Лёгкий, ненавязчивый романчик 
42 
Я машинально протянула руку.
— Ну, ступай в свой храм науки. А то еще мать увидит из окна и заругает. За то, что со мной разговариваешь. И правильно сделает. Строгая она у тебя. Ух и строгая. А таких жизнь не балует.
Я повернулась, чтоб идти, но Фимочка схватила меня за руку.
— Не знаю, что тебе про отца наговорили, но только он хорошим человеком был. Я в их театре уборщицей работала, так он, помню, всегда первый здоровался. Здрасьте, говорит, принцесса швабр. И какую-нибудь смешную прибаутку расскажет. Твой отец всегда за тех, кого обижали, вступался. Таким Господь Бог все прощает и в царство свое берет. Лицом ты вся в отца вышла. Ладно, ладно, ступай себе, а мы с Манькой будем лопухи с лебедой стеречь. Наше дело такое — стеречь и память про все сохранять. Нас сам Господь на эту должность назначил. Меня и мою Маньку.
Я обернулась, прежде чем свернуть в переулок. До сих пор вижу перед глазами ту картину: буйные заросли татарника и лебеды, а над ними высокое, похожее на звенящий колокол небо.
Недаром же Марго говорит, что над нашим городом самое высокое небо.
Я только до сих пор не поняла, почему она называет наш город «вонючей дырой».
Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать — и пройти мимо.
И.Тургенев. Дворянское гнездо
Дождь стал накрапывать, уже когда Плетнев свернул с шоссе на узкий накатанный проселок, с обеих сторон которого щетинились сухие будылья прошлогоднего татарника. В ноздри ударил густой запах сбрызнутой первыми каплями влаги земли, и Плетнев с удовольствием отдался воспоминаниям о детстве. Однако, напомнил он себе, до станицы добрых восемь километров, и если эта клокастая туча успеет нагнать его прежде, чем он доберется до Терновой балки, откуда начинается песчаник, не иначе как ночевать ему в степи. Вряд ли кому-то взбредет в голову на ночь глядючи мотаться в райцентр. Тем более в воскресенье. Дождь обрушился на степь глухой монотонной стеной, и Плетнев, чтобы не очутиться в кювете, остановил машину прямо посреди моментально раскисшей дороги. В конце концов, хоть выспится как следует, а утром либо кто-нибудь подсобит, либо дорога просохнет — как-никак июль на дворе, — и он доползет своим ходом.
Туча отступила так же быстро, как и накатила, оставив за собой призрачный след синеватых сумерек, замигавших разнокалиберными бусинами звезд. Плетнев задремал под стрекот цикад и ворчливые раскаты далекого грома.
— А я подумал: брошенный, что ли, автомобиль, — услышал Плетнев над собой знакомый и уже почти забытый говорок с шепелявинкой. — Может, подсобить? Это мы завсегда хорошему человеку.
По притворной угодливости он узнал Сашку Саранцева, с которым учился в одном классе. Вспомнил одновременно и чувство брезгливой презрительности, какое он и его сверстники испытывали к Сашке, — его отец в оккупацию служил у немцев полицаем.
«Что это я? — мысленно одернул себя Плетнев. — Столько воды с тех пор утекло. Ведь Сашка в общем-то неплохой парень. Правда, нам это никогда в голову не приходило. Куда проще раз и навсегда прилепить ярлык и не видеть за ним человека. Добро бы только у детей так было…»
Разлапистый куст черемухи, нависший над крыльцом станичной гостиницы (раньше, он помнит, здесь был сельсовет), окатил их целым ливнем брызг. Сашка поддал плечом ветхую входную дверь, щелкнул в сенях выключателем. В потоке света от голой электрической лампочки Плетнев наконец разглядел его лицо — обрюзгшее, с добела выгоревшими на солнце бровями над все теми же широко расставленными глазами, сейчас настороженными.
— Теперь вроде бы наверняка признал вас. По голосу и обознаться можно. За автомобиль не переживайте — завтра на цистерне подкачу и всю грязь посмываю.
Плетнев обернулся и разглядел в снопе падающего с крыльца света свой «жигуленок», по самую крышу заляпанный жидкой глиной, летевшей из-под колес Сашкиного грузовика. И все равно спасибо Саранцеву — не то пришлось бы коротать ночь в чистом поле одиноким степным утесом.
— А вы у нас нечастый гость. Когда вы удостоили вниманием нашу тихую обитель в последний раз? Ага, ну точно, в тот год, как Захаровна померла. После — ни ногой. Так сказать, за моими важными делами не до ваших глупостей. — Саранцев ухмыльнулся. — Никак по делам пожаловали? За живыми характерами? Чего-чего, а этого добра у нас навалом.
42 
