Лёгкий, ненавязчивый романчик 
45 
«Ей чуть больше тридцати, — прикинул мысленно Плетнев. — А выглядит она старше Алены. Нет, нет, моложе, гораздо моложе», — поправил себя он, когда Лиза вошла в залу в следующий раз.
— Лизка наша только с виду чахоточная, а сама двужильная, — комментировала Люда. — В школе день-деньской с Маруськой, она из Степашковых, что вашу хату купили. Восьмилетку тянут. У нас теперь вместо начальной восьмилетка. В каждом классе учеников раз-два и обчелся. Да и тем не больно ихняя арифметика с химией нужны. Какая с коровами химия? Цоб-цобеть, в катух геть. Но наша Лизка за образование горой. У образованного человека, считает она, на душе светло и красиво. Да мало ли что наша Лизка говорит! А мне, к примеру, для чего, скажите, это образование? А не для чего. Считать я и без них умею, а в городе меня все равно за версту видно. Каждый городской мальчишка знает, что я де-ре-венс-кая. Так ведь, Сергей-воробей? Помнишь, мы тебя так в школе дразнили? Что, скажешь, я неправильно говорю? Ну да, ты-то у нас теперь городской. Ты там у них как рыба в воде. Зато здесь тебя за версту видать.
— Хочешь сказать, я уже чужой здесь? Интересно ты рассуждаешь. А я, представь, тут, среди родных просторов, гораздо лучше себя чувствую. Город — это, так сказать, среда обитания, а деревня — вдохновения.
— Ладно уж, не выпендривайся передо мной. Ушлый ты, оттого и везет тебе. Еще как везет! Простачков нынче не любят, смеются над ними, зато таких, как ты, чуть ли не героями величают. Ну да, по-теперешнему герой — это тот, кто нос по ветру держит, верно? Вот ты как-то трепался по телевизору, что будто бы по земле жуть как тоскуешь, что все деревенское уважаешь, как говорится, от щей до вшей, а возвратиться к нам насовсем вроде бы нету тебе дороги. И оттого тяжко у тебя на душе. Брехня все это, вот что я тебе скажу! Тебе наша жизнь только издалека такой заманчивой кажется, ну а как в мороз сбегаешь за версту по одному неотложному делу, враз оскомину набьешь. Не злись на меня — я сама рада бы в рай, да грехи не пускают.
— Значит, и ты меня не совсем забыла. Тронут. Признателен за честную критику, беспристрастная подруга детства, — попытался отшутиться Плетнев.
— Да ладно тебе. Со мной можно и по-простому. — Люда улыбнулась. — Это сколько же ты успел понаснимать картин? У нас тут штук пять крутили, а «Первых соловьев» недавно даже по телевизору показали. Помню, бабы все как одна под конец носами захлюпали… Я слыхала, в кино жирные денежки платят. Мне, что ли, податься туда? А что: пьяные мужики у магазина байки свои плетут, а ты про них в кино показываешь. Люди животики надрывают, и денежки платят.
— Думаешь, я ради одних денег работаю?
— Да, думаю. И правильно делаешь. Я тоже ради них целый день за прилавком торчу.
— Сравнила себя с Сергеем Михайловичем! — возмутилась подоспевшая Лариса Фоминична. — Тебя только и делают что по дворам ругают: кого обвесила, кому сдачу недодала.
— Его небось тоже среди своих ругают. Еще как ругают. Может, даже теми же словами, какими и меня, кроют. Верно, Михалыч? А по мне, так оно все одно, за что ругают. С детства к этому делу привычная. — Люда вдруг потухла, посерела. — Я ж не виновата, что такую дурную уродили. Вон Лизка — та к любому делу способная. И ласковая. А ласковый теленок, как известно, двух маток сосет.
Лариса Фоминична разложила по тарелкам кутью, Лиза налила в рюмки ладанное вино. Все вдруг разом вспомнили, по какому поводу собрались. В полутемной от обступивших дом деревьев комнате стало тихо. Приторно пахло чабрецом, пучки которого свисали по бокам старого настенного зеркала в углу. Плетневу показалось, что на дворе собирается гроза, хотя небо в просветах вишневых веток было знойно-голубым, все так же безмятежно звенели птичьи голоса.
Раза два он поймал на себе сосредоточенный и слегка удивленный взгляд Лизы. Она совсем не отвечала его представлениям об учительнице, а уж тем более сельской. Остриженная очень коротко, как после тяжелой болезни, льняное платье сидит мешком, будто сшито по самой последней моде. И вообще в Лизе была какая-то хрупкая, болезненная пикантность. Или скорее угловатость подростка.
Плетнев вспомнил, что Лиза с детства отличалась слабым здоровьем, и ей, конечно же, не под силу было каждый день ходить туда и обратно в школу за восемь с лишним километров — в ту пору в их станице было всего четыре класса. Она жила одно время в городе у отца, который после войны вернулся к прежней жене, а не Ларисе Фоминичне, выходившей его, тяжело раненного, в оккупацию. Правда, когда станицу заняли немцы, в дом Царьковых частенько наведывался оберст, однако строгое, даже суховатое обличье Ларисы Фоминичны к разным там кумушкиным сплетням не располагало. Учительницу Царькову в их станице всегда уважали и даже побаивались. Плетнев это хорошо помнил.
45 
