16 
—Эй!
На лужайке, чуть поодаль от их машин, стоял полицейский «уазик» с мигалкой на крыше. В приоткрытое окно свирепо пялился плохо выбритый мужик в форменной рубашке с расстегнутым воротом.
— А ну мотайте отсюда! — гаркнул полицейский. — Здесь запрещено купаться!
— А где запрещающий знак? — елейным голосом спросил Олег, который как раз успел доплыть до берега и, выйдя из воды, направился к «уазику» нарочито лениво, давая понять, что ни мигалка, ни форма, ни звериное выражение лица мужика на него страху не нагнали.
— Натягивай портки и дуй отсюда, — проигнорировал его вопрос страж порядка. — Если не хочешь пузом кверху всплыть. Купаться запрещено, и точка!
— А мы не купаемся, мы просто отдыхаем! — поддержала бой-френда осмелевшая Даша. Мужик смерил ее коротким взглядом и вновь сурово рявкнул:
— Отдыхать тут тоже запрещено! Минута вам на сборы. Или вызываю отряд.
— Не имеете права, — ринулся в атаку Олег. Сзади на него зашикали. Даша предусмотрительно, опасаясь, что ее друг нарвется на крупные неприятности, взяла его за голый локоть и тихонько потянула назад:
— Пойдем, Олег. Нельзя, значит, нельзя…
— Я еще посмотрю, почему нельзя! Где это сказано, что нельзя? Ни знака, ни ограждения, — громко заявил Олег и с видимой неохотой, сердито хмуря угольные брови, принялся натягивать джинсы.
Под свирепым взглядом полицейского прошествовали к машинам. Чувствовали себя все так неуютно, будто их застукали в чужом саду ворующими яблоки. Мужик в форме не спускал с них взгляда, переводя его с одного на другого так, будто водил нацеленным пистолетом. Видно было, что этот небритый полицейский в натянувшейся на его мощной груди форменной рубашке с не сходившимся на бычьей шее воротом перепалок не терпит. Его взгляд то и дело возвращался к Олегу, и тогда в светлых, неопределенного цвета глазах возникало сожаление: полицейский не простил выскочке спора и явно боролся с желанием показать этому задиристому хлыщу, правильно указавшему на отсутствие запрещающего знака, свое превосходство.
«Уазик», тихо шурша шинами по траве, проводил кортеж из машин до дачного поселка, как будто полицейский опасался, что молодежь ослушается и повернет к озеру.
— У, как тут все серьезно, — обронила Лика, лишь только все вышли из машин на территорию дачи. — Чего это нас прогнали?
— Я с этим еще разберусь, — процедил Олег. — Выясню, на каких правах.
— В прошлом году вроде кто-то утонул, — припомнил Иван. — Может, запрет на купание связан с тем, что в озере есть какой-то опасный омут?
— Тогда должны были поставить знак! — не успокаивался раздосадованный Олег.
Но спор не разгорелся — пора было заниматься подготовкой к обеду.
1965 год. Ольга
Ах, как умеет рассказывать диковинные истории старая Лукерья! Слава рассказчицы не ограничивалась лишь их деревенькой, гуляла по окрестным, созывая любопытных ребятишек, а то и взрослых, на летние вечерки к Лукерье. Собирались во дворе у старухи, садились кто на завалинку, кто на деревянные ступени крыльца, кто прямо на примятую траву перед покрытой тряпичным ковриком лавкой. И ждали. Хозяйка выходила из дома степенно, будто царица, спускалась, постукивая посохом по ступеням, и усаживалась на
лавку так величественно, будто на трон. Страху нагнетал уже один вид старухи: скрюченная и высохшая, что старое дерево, с темным, будто кора, лицом и огромной бородавкой в уголке рта с торчащими из нее длинными волосками. Лукерья складывала на коленях руки, похожие на лапы ворона, сцепляла в замок крючковатые пальцы с длинными желтыми ногтями. Сколько лет ей было, никто не знал, может, восемьдесят, а то и все сто. Но взгляд ее выцветших глаз был молодым, веселым и лукавым. Как и голос — медовым, ласковым, мягким. Голос не старухи, а молодухи. Если прикрыть глаза и только слушать, то легко можно вообразить, что рассказ ведет не похожая на ведьму старуха, а молодая красивая девка.
Лукерья окидывала всех хитрым взглядом и вопрошала:
- Ну, про что вести сказ?
Знала историй Лукерья тыщу. И одна диковинней другой. Слушать старуху было интересно. Знала она и про колдунов, и про змеев Горынычей, и про утопленниц, и про молодую ведьму, перекидывающуюся в новолуние ночной птицей. И пусть в школе говорили, что подобные истории — это суеверия стариков, порожденные необразованностью, и нет на самом деле никакой нечисти. Умела Лукерья рассказывать так, что заслушивались не только ребятишки, но и взрослые. Страшно становилось до жути, собравшиеся жались друг к другу, охали, хватались за руки, но продолжали заворожено слушать. Сама ли выдумывала старуха истории или слышала от кого, но рассказы ее были наполнены подробностями настолько живыми, что любая даже самая невероятная, небыль в изложении Лукерьи выглядела правдой. И возвращались потом по домам по темноте бегом, вздрагивая от каждого шороха. Боялись, вдруг встретится на дороге одноглазый колдун и проклянет, и скрючит тебя на всю оставшуюся жизнь! И визжали испуганно при виде старой кошки, перебегавшей из одного двора в другой, думая, что это деревенская ведьма обернулась ею. И мерещилось, как на высеребренном лунным светом лугу пляшут русалки.
16 
