очень нудно 
17 
Дерзкий тон возмутил Гортензию гораздо больше, чем нелепость его речей.
– Я не собираюсь выходить замуж за маркиза: я его племянница. Добавлю, что, как мне кажется, вы отличаетесь редкостной дерзостью, не говоря уже об излишнем стремлении вмешиваться в то, что вас не касается!
– Я один могу судить, что меня касается, а что нет. Вам же, по-видимому, самое время вспомнить, что вы полностью в моей власти…
Он щелкнул пальцами, и волки, до того лежавшие неподвижно, встрепенулись, уселись на хвосты и уставились на девушку десятью парами горящих глаз. Было нетрудно догадаться, что существует и знак, по которому они разом бросятся на нее…
Испугавшись, Гортензия крепко зажмурилась, чтобы ничего более не видеть. В то же время инстинктивным движением ребенка, ищущего защиты, она шагнула к незнакомцу. Прошло несколько секунд, показавшихся ей вечностью. Затем он тихо свистнул, и она съежилась, предчувствуя, как сейчас ее обдаст зловонное жаркое дыхание хищников. Но, кроме раскатистого смеха, ничего более за тем свистом не последовало.
– Да откройте же глаза, маленькая глупышка! – проворчал ее странный собеседник. – Вот уж воистину городская девушка! Боязливая и…
– Я не труслива! – с вызовом воскликнула она, устремив на него возмущенный взор. – Много ли женщин способны встать лицом к лицу с волками, не чувствуя никакого страха?..
– Вы действительно поверили, что я могу натравить их на вас? Посмотрите же, я отослал их прочь.
Действительно, волки исчезли. У его ног остался лишь большой рыжий зверь, которого он назвал Светлячком, – тот, кто был послан ей в проводники. Хотя и его присутствие не могло не тревожить ее, Гортензия все же испытала облегчение. Но, к своему удивлению, убедилась, что силы совершенно покинули ее.
– Могу ли я сесть? – спросила она, указав на выступ, на котором он восседал до ее прихода.
– Я как раз собирался вам это предложить! У вас действительно неважный вид. Вы не хотели бы съесть чего-нибудь?
– О да, – призналась она. – Умираю от голода. Но что можно здесь съесть?
– Вот это!
Из лежавшей на земле котомки он вынул пирог, затем разрезал его надвое. Половину пирога он бросил волку, и тот в три приема расправился с ним; другую половину разделил еще на две равные части, предложив ломоть своей гостье и откусив от другого, причем показал такие же белые, блестящие зубы, как у волка. Гортензия тоже набросилась на еду с тем большим аппетитом, что золотистая корочка отменно пахла, а начинка из жаренных на бараньем жире грибов оказалась превосходной. Ей пришло в голову, что никогда раньше она не ела ничего столь вкусного, и она без малейшего стыда покончила со своей долей пирога. Ее лишь немного стеснял пристальный, без сомнения, ироничный взгляд светлых глаз незнакомца. Но ведь она так проголодалась после тягот путешествия, горечи расставания с мадам Шове и ужаса, испытанного в этот последний час! Теперь у нее проснулась и жажда, поскольку жир был несколько пересолен, и она с благодарностью приняла бурдюк из козьей шкуры, без единого слова протянутый ей странным незнакомцем.
Терпкое, крепкое вино пощипывало язык и заставило Гортензию закашляться. Незнакомец без всякого стеснения похлопал ее по спине.
– Недостаток привычки, – заметил он. – Ничего, это придет! А теперь скажите мне, кто вы и что собираетесь делать в Лозарге?
– Не лучше ли мне подняться снова на дорогу? Жером, должно быть, уже решил, что меня нет в живых, и беспокоится…
– Возможно, он так и считает. Что до беспокойства, могу поспорить: он уже давно на пути к замку. А теперь довольно околичностей! Кто вы?
– Племянница маркиза, я уже вам говорила. Меня зовут Гортензия Гранье де Берни…
Мужчина нахмурился.
– Его племянница?
– Дочь его сестры, если вам будет угодно!
Он наклонился к ней и внимательно всмотрелся в ее лицо, а затем не слишком учтиво сжал ее голову в своих ладонях и, чтобы лучше разглядеть, повернул к огню…
– Дочь той, о ком никогда не упоминают, – как бы самому себе пробормотал он. – Дочь той, кого считают мертвой, отлученной, о ком запрещено даже думать, воплощение предательства, имя которому – женщина… Той, кого маркиз поклялся ненавидеть до самой смерти… Тем не менее вы тут и едете к нему?
– Моя мать умерла, – прошептала Гортензия, и голос ее прервался: это слово все еще ввергало ее в отчаяние. – И мой отец тоже… У меня больше нет никого…
Ее собеседник разразился смехом.
17 
