42 
– Ты слишком прекрасна, – со стоном выговорил он. – И стоишь гораздо больше, чем какой-то клочок бумаги. Я думаю, что никогда не забуду тебя…
Он подхватил ее на руки и отнес на кровать. На молодую женщину обрушился настоящий шквал ласк и поцелуев, которым она не сопротивлялась, оставаясь при этом совершенно неподвижной и безучастной. Ей казалось, она умирает. Потом что-то дрогнуло у нее в душе, это был голос стыда и беспомощности, и когда наконец Батлер, дойдя в своем наслаждении до исступления, испустил хриплый крик, она разрыдалась. Это был плач маленькой несчастной девочки, и это мигом отрезвило его. Переводя дыхание, он наклонился к ней, касаясь поцелуем мокрых от слез щек и ресниц.
– Почему ты плачешь? – тихо спросил он. – Я сделал тебе больно?
Не в силах говорить, она отрицательно покачала головой. Как объяснить этому зверю, что он ранил не тело, а душу и что эту рану ей трудно будет залечить?
– Я оскорбил твою гордость, так? А ты когда– нибудь вспоминала об оскорблении, что ты мне нанесла?
Тогда она открыла глаза и увидела совсем рядом его ужасные зеленые глаза, смотревшие на нее без тени нежности.
– Вы получили, что хотели, – прошептала она, не узнавая собственного голоса. – Теперь отпустите меня.
– Среди ночи, одну? Здесь опасное место, с тобой может приключиться беда.
– Она со мной уже случилась.
– Все это слова, пустые слова, и только! Я тебя не отпущу, еще слишком рано. Я же говорил, что покупаю целую ночь, а она только начинается. Сейчас будем ужинать!
Он взял с табурета зеленый шелковый халат, накинул его на плечи и позвонил. Почти мгновенно появился лакей с огромным подносом, который он поставил на стол. Батлер отослал его:
– Ступай! Мы сами разберемся…
У Гортензии мелькнула мысль пренебречь угощением врага. Но она чувствовала себя совершенно без сил, внутри у нее все заледенело. Не было смысла воевать против собственного желудка. Батлер рассмеялся, угадав ее колебания:
– «Бойся данайцев, дары приносящих»? Даже если ты меня ненавидишь, это не повод уморить себя голодом.
Тогда она сдалась, съела крылышко цыпленка, выпила вина и почувствовала себя немного лучше, в голове прояснилось, и к ней вернулась воля к борьбе. Батлер насыщался жадно, как бы стараясь подкрепить свои силы, но не спуская с Гортензии глаз, будто боялся, что она чудесным образом испарится, как только он перестанет на нее смотреть.
Гортензия же надеялась, что после ужина Батлер захочет спать и, может быть, уснет, или же она сумеет упросить его, и он ее отпустит. Но, едва допив шампанское, он, сорвав с себя халат, бросился в постель.
– Ну, с богом, красавица моя! Я буду любить тебя до утра!..
Гортензия поняла, что она не освободится до зари, поэтому нет смысла бороться с этим ураганом. Она абсолютно безучастно выдержала его бесконечные ласки и любовный пыл. И хотя он, казалось, никак не мог насытиться ею, ее холодная пассивность привела к тому, что он наконец оставил ее в покое, и она уснула.
Гортензия проснулась от звонка колокола. Она рывком села в кровати и увидела, что в комнате, кроме нее, никого нет, огонь пылал в камине, ее одежда, накануне валявшаяся где попало, теперь была аккуратно разложена на стуле. Со стола исчезли бутылка и остатки ужина, вместо них появился поднос, на котором были расставлены кофейник, молочник и все необходимое для завтрака. Но взгляд молодой женщины прежде всего обратился к каминной доске. Она облегченно вздохнула: приказ об освобождении Фелисии лежал на видном месте.
Вскочив с кровати, не особенно заботясь о своей наготе, она подбежала к камину, взяла бумагу и, убедившись, что это точно она, поспешила спрятать ее в сумочку. Взгляд ее упал на письмо, лежавшее на подносе. Она развернула послание. «Ты можешь отправляться вызволять свою подругу, – писал Патрик Батлер, – я получил плату сполна. Теперь завтракай и одевайся. Карета ждет внизу, чтобы отвезти тебя в тюрьму. Но не воображай, что у нас с тобой все кончено. Когда единожды побываешь в раю, от него трудно отказаться. Мы еще увидимся…»
Вспомнив о своем унижении, она в ярости скомкала письмо и с отвращением зашвырнула его в угол. Поискав глазами, она увидела часы в оправе черного дерева с бронзой, стоящие на камине. Было девять часов, и она решительно прогнала из памяти ненавистный образ Патрика Батлера, чтобы думать только о радостной встрече, которая предстояла ей через час. Гортензия дорого заплатила за эту радость, но это не значит, что она не должна насладиться ею сполна…
42 
