106 
***
Никогда еще Тома не чувствовал себя таким слабым и беззащитным. Он словно бы только что родился на свет, вот только боль, которую обычно испытывает мать, досталась ему. Голова, будто сжатая тисками, причинила ему мучительную боль. Плечо горело, и он к тому же чувствовал, что заледенел до мозга костей. Он не узнавал ничего, что видел вокруг себя, — стены из самодельного кирпича, циновка, на которой он лежал, земляной пол, грубая мебель, почерневший очаг, где едва теплился огонь. Были в хижине и люди, мужчины и одна женщина, которая им занималась, а потом все стало крениться, расплываться, и он снова погрузился во тьму, и сколько пробыл в ней, неведомо. Но вот он снова вынырнул на поверхность, увидел, как над ним наклонился бородатый монах и положил ему на лоб мокрую тряпку. В голове у Тома посветлело, и он спросил:
— Кто вы?
— Друг. А вы?
— Я?.. Не знаю...
— Как это? Вы не знаете, кто вы?
— Нет. Я пытался понять... Но... Я ничего не помню. Только холод. Мне было очень, очень холодно... У меня была тяжелая голова, и мне было так плохо!
— А сейчас? — спросил незнакомец, осторожно ощупывая пальцами его голову.
— Боль еще чувствуется, но не так, как раньше...
— Раньше — это когда?
— Не знаю. Что со мной случилось?
— Вас ранили в плечо и очень тяжело в голову. Вы упали в воду. Вы что-нибудь об этом помните?
— Да... воду... Она была ледяной. А больше ничего. Где мы сейчас?
— У меня. Вернее было бы сказать, у нас, потому как я тебя теперь точно признал.
Человека, который произнес эти слова, Тома тоже «признал», он был в комнате тогда, когда его укладывали на этот грязный матрас, где он лежал и теперь. Монах, похоже, взглянул на него с удивлением, а тот захохотал и хлопнул себя по ляжкам.
— И как я сразу не сообразил, растяпа? Это же точно Колен, сын моей сестры Мадлен, что живет в Турне! Она мне еще когда сказала, что пришлет сынка к нам на ферму помогать, потому как сама не знает, что с ним делать. Пошел парень по дурной дорожке.
Крестьянин чуть ли не орал во все горло и при этом громко хохотал. Раненый умоляюще обратился к нему:
— Прошу вас... Не кричите так... Моя голова...
— Подумаешь, голова, — буркнул тот в ответ, но все-таки понизив голос.
Монах с удивлением продолжал смотреть на крестьянина, потом отвел его в сторону, и Тома не слышал, что он ему говорил, разобрал только самый-самый конец:
— Ясное дело, он был солдат или что-то вроде этого. Мадлен все глаза себе выплакала из-за сынка, он сбежал и связался с какими-то разбойниками. А я вам сейчас дело говорю. Коли он ничего не помнит, то оно и к лучшему. Проживет у нас честным крестьянином, будет землю пахать. А уж Мадлен-то как обрадуется!
Отец Атанас что-то возразил крестьянину, но Тома услышал только его ответ:— Разве ж я говорю, что не изменился? Еще как! Вот я сразу-то его и не признал. Пять лет прошло, ясно дело, паренек стал другим, но теперь я точно вижу: это он. Так, что ли, Жанетта? Дочка моя вам не соврет.
Тома перевел взгляд на девушку, он и ее тоже помнил по своим туманным видениям. Девушка держала его за руку и сжимала так крепко, что он хоть и пытался освободить руку, но не смог. Силы в нем совсем не было...
— Точно, точно. Батюшка правду говорит. Это наш Колен, и я ему очень рада. Мы с ним крепко любили друг друга.
— А вот твоя тетка считала, что ты для ее сыночка не хороша. Зато теперь все у вас сладится.
Все и сладилось со временем, и со здоровьем у раненого стало получше. Вот только память к нему не возвращалась, он быстро уставал и сильно кашлял. Еды было мало, и его крупное мускулистое тело отощало и одрябло. Мало-помалу он привык к имени, которым его называли, и согласился быть тем, за кого его выдавали, хотя, думая о себе, он не считал себя этим Коленом. Была еще Жанетта, она выказывала ему благоговейное обожание. И он понемногу свыкся с мыслью, что они поженятся. Хотя он и чувствовал, что он совсем другой, чем окружающие его люди.
И манера говорить, и речь у них были разные. Дядюшка Блез и Жанетта говорили как будто совсем на другом языке, чем он сам, и он никак не мог к ним приспособиться. Другое дело отец Атанас, он употреблял те же самые слова, что и он, и они одинаково их выговаривали, но виделись они, к сожалению, очень редко. Дядюшка Блез терпеть не мог, если заставал их за разговором. Он тут же находил работу для своего «племяша». А потом вдруг появился паренек, одетый ничуть не лучше его самого, который назвал себя Грацианом и стал обращаться к нему «господин барон». Но пробыл он на ферме недолго. Блез набросился на него с кнутом и прогнал, крича, что не потерпит у себя нищих попрошаек, и пусть тот пойдет и повесится вместе с чертом и дьяволом!...
106 
