Глава VIII

Ночь на Золотом Роге

Прошло чуть больше четверти часа, и английский фрегат остановился в небольшом порту Гаврион на острове Андрос, а шлюпка повезла на берег Чарльза Кокреля, который, аргументируя свое желание знанием греческого языка, буквально вымолил у коммодора разрешение поручить ему исполнение весьма доверительной миссии.

Может быть, он был слишком назойлив, но, безусловно, человек изворотливый, ибо через час он вернулся с комплектом женской одежды, которая хотя и была местная, но очень живописная и шла к лицу: Марианна начала привыкать к модам Архипелага, и новый гардероб привел ее в восхищение. Тем более что галантный архитектор добавил к нему несколько украшений из серебра и кораллов, делавших честь искусству местных ремесленников, равно как и его собственному вкусу.

Одетая в просторное белое платье с тройными развевающимися рукавами, расшитый красным летний плащ без рукавов и воротника, красные чулки, туфли с серебряными пряжками и даже высокую красную феску, Марианна вечером возглавила стол сэра Джемса, где строгие мундиры офицеров корабля и фраки обоих архитекторов выглядели забавно рядом с ее костюмом.

Она была единственной чуть дисгармоничной нотой в этом типично английском концерте. Строго приверженный британским традициям, сэр Джемс заботился, чтобы все в его кают-компании было чисто английским: начиная со столового серебра, уэдвудского фарфора и тяжеловесной мебели времен королевы Анны и кончая тепловатым пивом, запахом виски и… достойной сожаления островной кухни.

Несмотря на почти спартанскую пищу, которую она имела во время невероятной одиссеи, Марианна заметила, что ее пребывание во Франции наложило отпечаток на ее вкус по части кулинарии, и не узнавала блюда, которые ей нравились в детстве. Да разве можно после чудес кухни такого, как Талейран, найти удовольствие в вареной баранине с мятным соусом?..

Провозглашались тосты за короля, за адмиралтейство, за науку и за «леди Селтон», которая нашла несколько полных волнения слов, чтобы поблагодарить своего спасителя и тех, кто проявил о ней такую трогательную заботу.

Оба архитектора буквально упивались ее словами, заметно возбужденные ее расположением и естественным изяществом. Как один, так и другой, как, впрочем, и большинство присутствующих мужчин, поддались ее очарованию, но реагировали по-разному: в то время как немного излишне упитанный Чарльз Кокрель, один из тех англичан-сангвиников, взирающих на жизнь как на громадный рождественский пудинг, пожирал молодую женщину глазами и рассыпался в любезностях, где версальский стиль забавно смешивался с веком Перикла; его друг Фостер, худощавый и застенчивый, с длинными рыжеватыми волосами, делавшими его удивительно похожим на ирландского сеттера, обращался к ней только с короткими фразами и изредка поглядывал на нее так, словно остальных гостей вовсе не существовало.

Разговор, вначале вращавшийся вокруг все нарастающего брожения на островах Архипелага, вскоре перешел на подвиги двух приятелей на Эгине и Фигалии, затем дуэт открыто вступил в соревнование, причем каждый из исполнителей беспардонно старался приписать себе большую часть славы в ущерб другому, но кончили тем, что сурово обрушились на лорда Элджена, который «…только нагнулся, чтобы поймать Фортуну» с великолепными метопами Парфенона.

– Метопы – четырехугольные каменные плиты со скульптурами, – объяснил Кокрель, заметив недоумение в глазах Марианны.

– Если так пойдет и дальше, – вздохнул сэр Джемс, когда после ужина он провожал до каюты гостью, – вполне возможно, что к концу плавания доброе согласие этих господ завершится кулачным боем. Правда, у меня всегда есть возможность поручить их моему главному боцману, для которого в предписанных маркизом де Куинсбери правилах нет тайн! Но бога ради, мое дорогое дитя, не дарите одному из них хоть на одну улыбку больше, чем другому… иначе я не отвечаю ни за что! Это ужасная вещь, когда ученый хочет блистать!

  170