очень нудно 
167 
Она говорила неторопливо, со своеобразным смирением, которое мало-помалу усмирило его возмущение. Он внимательно вгляделся в нее и увидел, какая она хрупкая и несчастная в испачканном, разорванном платье, еще мокром, прилипшем к ее телу, чье сияющее видение даже во время ужасной бури он не мог изгнать из своего сознания.
Она тоже смотрела на него большими зелеными глазами, которые усталость и тоска окружили волнующей синевой. Никогда еще он не встречал женщины столь желанной, и он испытывал к ней тройное противоречивое чувство: покровительствовать ей, изнасиловать, чтобы утолить невыносимую жажду, или просто убить, чтобы избавиться от искушения…
Он уступил четвертому: бегству. Даже не дав себе труда ответить ей, он бросился из маленькой каюты, дверь которой захлопнулась за ним и которая, избавившись от его гигантского присутствия, сразу показалась просторней.
Это бегство озадачило Марианну. Что означало его молчание? Не хочет ли Теодорос поймать ее на слове? Не отправился ли он на поиски человека в белом, чтобы рассказать ему правду о его мнимой хозяйке?.. Необходимо в этом убедиться.
Она сделала усилие, чтобы встать, но она была смертельно усталой, а застланная белыми простынями спартанская койка казалась пуховой периной по сравнению с ложем из досок на нижней палубе шебеки. Тем не менее она отогнала искушение и заставила себя пойти к двери, отворила ее и… сейчас же с улыбкой захлопнула. Теодорос не ушел далеко: как и подобает слуге стиля «верная собака», он растянулся у ее двери и, без сомнения, сраженный усталостью, уже спал.
Успокоившись, Марианна вернулась к своей постели и рухнула на нее, даже не отвернув простыни, не подумав погасить фонарь. Она имела право отдохнуть, ни о чем не думая.
Снаружи шум шел на убыль. С помощью багров матросам фрегата удалось оттолкнуть шебеку, которая медленно тонула, в то время как люди Кулугиса набились в три спасательные шлюпки, чтобы попытаться уйти в более гостеприимные воды.
Коммодор Кинг через переводчика объявил им, чтобы они поскорей убирались, если не хотят быть затянутыми на дно водоворотом, и никому из них не пришла в голову мысль повторить подвиг Теодороса и взобраться на плавающую крепость.
Но все эти шумы едва проникали в затуманенное сознание Марианны, которая все глубже погружалась в благодетельный сон…
Когда фрегат по имени «Язон» возобновил свой путь, она уже давно плыла на борту корабля грез, такого же белого и стремительного, как чайка, который увлекал ее к неизвестной цели, полной нежности и радости, вдруг воплотившейся в трагическое лицо ее возлюбленного, каким она видела его последний раз. И по мере того, как корабль приближался, лицо отступало и погружалось в волны, испуская безнадежные крики. Затем оно появлялось снова, чтобы тут же начать удаляться, опять исчезая, едва только Марианна протягивала к нему руки…
Как долго продолжался это сон, точное отражение подсознательных мыслей Марианны, где драматически чередовались уже столько дней надежда и отчаяние, сожаление, любовь и злоба, кто знает? Но когда молодая женщина снова открыла глаза в реальном мире, очищенном от туманов и предателей и полном солнца, впечатление от него засело в ней, как отравленная стрела.
Найдя в памяти самый подходящий из прошедших дней, Марианна, которая среди опасностей думала только о сохранении своей жизни и свободы, теперь ощутила горькое сожаление в этой каюте, напомнившей ей другую, где – хотя она и пережила там агонию – ценой любых мучений она с радостью оказалась бы.
Проснувшись в этом замкнутом пространстве, она более обостренно ощутило свое одиночество в безжалостном мире мужчин, где она пытается, как подбитая птица, достичь наконец гавани, где она смогла бы спрятаться в какую-нибудь щель, поухаживать за ранами и перевести дыхание.
Подумать только, что повсюду на этой безумной планете, которая раскачивала ее, как брошенную в море бутылку, были женщины, имевшие право жить только для дома, детей и мужа, давшего им все это! Они просыпались утром и засыпали вечером, ощущая успокаивающее тепло избравших их спутников жизни; они производили на свет детей в радости и безмятежности! И эти дети были для них желанными, их не считали проклятием. Словом, они были женщинами, а не пешками или фишками! У них была нормальная жизнь, а не извращенная судьба, управляемая каким-то безумным демиургом, которому, похоже, доставляло злобную радость все уродовать!
167 
