102 
Несомненно, красота Лили могла прельстить любого представителя сильного пола. Читатели непременно согласились бы со мною, если бы ее увидели. Лили, которой недавно исполнилось восемнадцать, была довольно высокой, изящно сложенной девушкой с миниатюрными ладонями и ступнями, с ангельским румяным личиком. Яркость темных глаз приглушали длинные шелковистые ресницы, придававшие лицу обворожительную мягкость и оттенявшие пышные черные кудри. К вышеперечисленным достоинствам следует добавить изысканную простоту наряда и манер, лоск образования классического и пользу домашнего. Увы, все эти совершенства не пробуждали в стоическом мистере Сеймуре никаких признаков сердечного волнения, за исключением редких взглядов исподтишка, после чего гость немедленно отводил глаза, замыкался в себе и хмурился больше обычного.
Спустя два месяца мистер Сеймур благодаря превосходному уходу совершенно оправился от раны, однако по-прежнему не выказывал желания покинуть гостеприимный кров почтенной вдовы. Однажды за завтраком, после нескольких незначащих фраз полковник Персиваль принялся убеждать друга вернуться в лоно любящего семейства. Мистер Сеймур ничего ему не ответил, однако было видно, как неприятен ему разговор.
— Сдается мне, — заметил со смехом полковник некоторое время спустя, — что вы пребываете под властью чар. Возможно, прекрасной Лили известно имя колдуньи, вас приворожившей?
Краска бросилась в лицо юному философу. Он вскочил и воскликнул:
— Я не задержусь долее ни минуты! Миссис Харт, позвольте отблагодарить вас за несравненную доброту.
Сказав так, он протянул вдове банкноту в двести фунтов, которую, впрочем, та принять отказалась. Напрасно уговаривал он хозяйку изменить решение — миссис Харт была непреклонна, и мистеру Сеймуру пришлось уступить. Затем, обернувшись к Лили, он нежно пожал руку девушки, стянул с мизинца бриллиантовое кольцо, вложил его в робкую ладошку и с печальным вздохом покинул мирный кров. Полковник Персиваль, многозначительно ухмыльнувшись ему вслед, отвесил дамам изящный поклон и, пожелав им счастливо оставаться, последовал за другом.
Миновал год. Он принес Лили множество бед. Девушка оплакала безвременную кончину любимой и любящей матушки, которую жестокий недуг унес в могилу в течение семи дней. Банкир, на попечении которого находилось наследство сироты, разорился. Лили пришлось оставить отчий кров и поселиться в скромной двухкомнатной квартирке, пробавляясь изготовлением каминных экранов и ширм.
От восхода до заката корпела бедная девушка над своими изделиями, но, несмотря на изящество и красоту, они едва позволяли ей сводить концы с концами. Скорбь от потери родителей и иная, более глубокая и безнадежная печаль подточили здоровье Лили. Она осунулась и исхудала, поступь утратила живость, глаза — блеск, щечки — румянец, и вскоре Лили стала похожа на бледную тень себя прежней.
Однажды вечером, просидев десять часов кряду над кусками картона и обрезками позолоченной бумаги, Лили, утомленная кропотливой работой, встала, закуталась в шаль и вышла из дома.
Как сладостен был благоуханный вечерний бриз, приникший нежным поцелуем к впалым девичьим щекам и растрепавший черные кудри. Пламенеющее светило садилось над гаванью, освещая шумный порт и пятная нежными бликами громадное строение, что каменной глыбой возвышалось посреди блистательного Витрополя. Лили брела куда глаза глядят, обращая взор то к закатному небу, то к дальней гряде холмов, поглощенных золотистым сиянием, то к темной синеве безмятежных морских вод. Созерцание столь милых сердцу пейзажей успокоило печаль Лили, дав пищу утешительным раз— мышлениям.
Вскоре, однако, гул людских голосов и звуки шагов развеяли ее задумчивость. Тихий пригород остался за спиной. Лили вышла на просторную Эбор-террас.
Грандиозные дворцы возвышались по обеим сторонам улицы, хмуро взирая на плебеев, посмевших поднять глаза на их царственные фасады. Читателям, вероятно, известно, что Эбор-террас — виа-дель-Корсо столицы, и в этот закатный час на ее мостовой толпился весь цвет витропольского светского общества, кто пешком, а кто верхом. Там группы величественных красавиц, блистая взорами и каменьями, важно шествовали вдоль улицы, а ветерок доносил нежный аромат и мелодичный говор; тут роскошный экипаж, запряженный шестеркой или восьмеркой лихих скакунов, во весь опор проносился мимо — но и там и тут высокородные дамы и господа, будучи существами иной породы, казалось, с презрением попирают землю у себя под ногами.
102 
