91 
— Что ж, — сказал я, — мне она безынтересна. Неужто, дорогая мисс Мур, вы с нею такие близкие подруги?
— Не скажу, полковник, потому что вы говорите о ней так пренебрежительно.
Я рассмеялся.
— Полагаю, это чудо ума и доброты постоянно изводит вас разговорами о своем братце — превозносит его таланты, героизм и все прочее?
— Нет, — ответила Джейн. — Меня саму это очень удивляет — она никогда о нем не говорит. А первой я упомянуть его не решаюсь: она такая странная, и если обидится, то тут же от меня уедет.
— Уедет? Она что, живет с вами?
— Она в некотором смысле моя учительница, — сказала мисс Мур. — Дает мне уроки итальянского и французского. Она училась в Париже, и по-французски говорит очень хорошо.
— А семья Гастингс откуда? — спросил я.
— Из Пендлтона, в Ангрии, — дикое, забытое Богом место, не то что Заморна. Там вовсе нет хорошего общества, и природа совсем девственная. Я как-то каталась там верхом, когда гостила у сэра Маркема Говарда, и меня поразило, что вокруг только вересковые пустоши и холмы. Вы не поверите — ни деревьев, ни клочка возделанной земли, а дороги ужасные, каменистые. Я заглянула к старому мистеру Гастингсу. Они там живут совсем не как мы. Он считается джентльменом, и его род — один из древнейших в округе; тем не менее он сидел на кухне, словно крестьянин. Там было очень чисто, пол выскоблен, как этот мраморный, и жаркий огонь в очаге, совсем как у нас в камине. И все равно вид престранный, да еще мистер Гастингс был одет по-простецки и сидел в шляпе. Ангрийский выговор у него даже сильнее, чем у генерала Торнтона, но мне он очень понравился. Так ласково меня принимал. Назвал пригожей девонькой и просил заглядывать на огонек.
— А капитан Гастингс был тогда дома? — спросил я.
— Это было вскоре после того, как он поступил в армию. Тогда о нем все говорили с восторгом, и на всех публичных собраниях пели его песни. А вот Элизабет Гастингс была дома, в той уютной обстановке выглядела вполне элегантной дамой. Но хотя она прекрасно образованна, я убеждена, что угрюмые вересковые пустоши и старинная усадьба нравятся ей больше Заморны и даже Витрополя. Правда странно?
— Очень странно, — согласился я.
Джейн продолжала:
— Я часто гадала, отчего она покинула Пендлтон и стала жить сама по себе. Папа считает, это из-за чего-то, что ее отец сделал или сказал по поводу Генри, потому как мистер Гастингс иногда чрезвычайно упрям и горяч. Впрочем, они все в семье такие. Элизабет за два года ни разу не побывала дома, а сейчас живет одна у нас в Массинджер-Холле. Дом стоит так одиноко, а старые комнаты такие мрачные — не понимаю, как она это выносит.
Последней фразой мисс Мур сообщила мне то, что я хотел узнать. Длить визит не было нужды. Я поболтал еще несколько минут, глянул напоследок в ее милое личико, обменялся с нею рукопожатиями, отвесил прощальный поклон и ушел. Дома меня ждал Ингем с важными известиями. Он установил, что этот пес Уилсон и впрямь отбыл в восточном направлении. Значит, его цель — Ангрия. Завтра я еду туда. Что до Массинджер-Холла, я намерен посетить его не позднее послезавтра.
Самый тихий зимний час — обычно вечерний, особенно если ветер и снег за окном заставляют нас больше ценить уют домашнего крова и жаркого очага. На исходе вьюжного дня, когда сумеречные тени уже начали сгущаться, капитан Гастингс и его сестра сидели у камина в дубовой гостиной Массинджер-Холла. Гастингс смотрел, как снежный вихрь бушует за высоким готическим окном. После долгого молчания он сказал: «На Боулсхилле сегодня наметет большие сугробы». И у него, и у нее настроение было самое мрачное и отнюдь не доброе: над ним висел смертный приговор, она сознавала, что в лице ее единственного брата соединились убийца, разбойник, предатель и дезертир.
— И ты думаешь, что суд не выслушает ходатайства в твою защиту? — спросила Элизабет Гастингс, возвращаясь к разговору, который они вели несколько минут назад.
— Я думаю, что в суде заседают мерзавцы и преступники, — хрипло отвечал Генри.
Прежде чем продолжить рассказ, я немного задержусь на личности Генри Гастингса. Девятнадцатый полк, где он когда-то служил, еще не исключал из своих рядов офицера, более отвечающего своеобразной славе этой удалой части. В начале карьеры, до того как подпасть под разрушительное влияние порока, Гастингс представлялся лучшим кандидатом на все возможные поощрения: сильный, деятельный, со здоровым румянцем родных холмов на смуглых щеках, с глазами, горящими дерзостной отвагой, с заносчивостью, которая невыносима для мелких душ и которая, в сочетании с высоко реющим умом, собирала вкруг него толпу восторженных обожателей. На свою беду, он отличался себялюбивым, непокорным, озлобленным нравом. По странному складу души, если кто-нибудь оказывал ему благодеяние, Гастингс сразу воображал, что тот в ответ ждет некоего подлого раболепства, и в итоге всегда кусал руку, которая его гладит. Тогда бывшие покровители холодно пожимали плечами и с презрением отворачивались, а Гастингс бросал им вдогонку слова ненависти и угроз. Так он загубил свою будущность, ибо оскорбленные им сатрапы — ричтоны, хартфорды и арунделы — уже занимали высокие ступени на лестнице отличий. С гордыней и деспотизмом более сатанинскими, чем даже его собственные, они потрясали вельможными кулаками перед растерянным львом и клялись, так что бездны ада содрогались от их божбы, что раньше сами отправятся в пекло, чем позволят Гастингсу продвинуться хоть на дюйм.
91 
