Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
118 
— Вы не боитесь отяготить свою совесть убийством? спросила она с горечью. — Я говорю вам снова и снова, что я не виновна.
— Это уже то, что между вами и Богом, женщина!
Священник придет к вам завтра, чтобы приготовить вас предстать перед Ним!
Старейшина равнодушно свернул пергамент, засунул его в свой широкий рукав и повернулся на каблуках.
Дверь тяжело захлопнулась за ним и его спутниками.
Катрин опять осталась одна в полной темноте. Это был конец, никто не спасет ее теперь! Глубокое отчаяние охватило ее, она упала на соломенный матрац и неистово зарыдала. Она была одна, совсем одна в этой холодной, ужасной крепости! Завтра враги поведут ее на смерть…
Завтра! Ей оставалось жить только несколько часов!
Долгое время она лежала без движения. Рыдания прекратились, но ей казалось, что ее душа уже начала покидать тело. Она почувствовала ледяной холод и дрожь… Даже если бы Питу вернулся сейчас, она уже не смогла бы осуществить свой план. Она слышала, как Люилье приказал стражникам стоять у двери камеры и не уходить ни под каким предлогом. Ничего нельзя сделать!
Снаружи раздавался сильный шум. До камеры Катрин доносились радостные крики и пение. Город был оживлен и возбужден в этот вечер. Катрин с горечью заметила, что, возможно, они празднуют ее приближающуюся смерть. Она слишком хорошо помнила крики ненависти, которые сопровождали ее в тот день, когда ее вели в Шатле. Завтра, должно быть, будет еще хуже. Они будут толпиться вдоль дороги, глумиться, оскорблять ее и закидывать грязью…
Перед самой полночью дверь камеры открылась еще раз. Катрин отпрянула, думая, что пришел священник, но это был Арно. Мгновение он стоял на пороге, глядя на нее. Затем очень медленно захлопнул тяжелую дверь и подошел.
— Я пришел попрощаться, — сказал он хрипло.
Арно поставил свой светильник на землю, и его желтый свет отбросил гигантскую тень на стену. Стоя, он возвышался над Катрин, и, глядя не него снизу вверх, она подумала, что никогда не видела его таким высоким… или таким бледным. Или эта меловая бледность и эти глубокие линии в уголках рта были вызваны игрой света? Как и в день суда, он был одет в свой зеленый кожаный камзол и был без оружия, если не считать маленького кинжала за поясом.
Сердце Катрин билось в груди. Она слышала, как кровь стучит у нее в висках, но видя, что он остается стоять, молча глядя на нее, она наконец нарушила молчание, воинственно, неистово:
— Итак, — медленно произнесла она, — мессир де Монсальви решил, что ему надо попрощаться? Какая честь!
Какой небывалый знак внимания от столь гордого человека! Но позволено ли мне спросить, почему вы вообразили, что я хочу, чтобы вы со мной прощались? Будьте честны перед собой, мессир! Вы пришли только затем, чтобы посмотреть, в каком я нахожусь состоянии и как я готовлюсь принять смерть? Ну, тогда я вам скажу: я жду ее с радостью и счастьем, которых вы себе и представить не можете, потому что она освободит меня от вас и вам подобных людей. Теперь вы знаете это, так что можете идти!
Капитан покачал головой. В его красивом лице не было злости, оно выражало некоторую нервозность и неуверенность.
— Нет… Дело не в этом, — сказал он наконец. — Я пришел потому, что не мог справиться с собой. Ночь за ночью я боролся с желанием прийти сюда. Днем я сражаюсь и забываю о тебе, но ночь побеждает меня… Ты в ней… всегда! Ты преследуешь меня. Ведьма!
Она разразилась смехом, полным жестокой радости от того, что она все еще имеет власть над ним, чтобы заставить его страдать.
— Ведьма! — закричала она. — Это все, что ты можешь сказать? Я-то думала, что ты умнее…
— И я тоже, — ответил он спокойно, не собираясь злиться. — И еще я думал, что я к тому же сильнее, но прошло уже несколько лет с тех пор, как ты околдовала меня и преследуешь меня. Ты отравила мне жизнь… Я ненавижу и презираю тебя. Я делал все, чтобы забыть тебя, — вино, женщины… Я даже собирался жениться.
Она была красивой, мадемуазель де Северак, нежной и чистой, и она любила меня. Но когда я был с ней, я видел тебя, я трогал твои руки, целовал твои щеки… Поэтому я убежал от нее. Это было кощунством — думать о шлюхе вроде тебя рядом с прелестной юной девушкой.
Потом я опять вернулся к ней и просил Господа позволить мне любить ее!.. Но Небеса были глухи к моему крику, и моя страсть к тебе только еще более жестоко мучила меня. Потом она умерла, и я снова остался один.
Одно время я даже хотел стать монахом…
118 
