Особенно,... 
89 
— Ваше высокоблагородие, — в присутствии Листунова он упорно придерживался официального обращения к начальству, — а давайте я сбегаю на камбуз, принесу сырого мяса, и посмотрим, понравится оно вам, или нет?
От такого предложения бедного Романа Григорьевича снова замутило похуже, чем от кёльнской воды.
— Нет, — очень решительно отказался он, — увольте. Я слишком недавно пребываю в волчьей шкуре, чтобы мои кулинарные пристрастия изменились столь радикально. И потом, мы совсем недавно завтракали. Вот если бы вы были столь любезны, и дали мне воды в глубокой миске, я был бы вам весьма признателен, — он почувствовал, что в горле совсем пересохло, должно быть, от пережитого волнения…
О! Знал бы Роман Григорьевич, какие волнения ждут его впереди!
Беда в том, что Иван Агафонович очень интересовался холодным оружием и был по этой части истинным знатоком, в народном же чародействе решительно не разбирался. Иначе он никогда не поступил бы столь опрометчиво, что бы там ни воображал господин Удальцев, в каком бы злонамерении его ни подозревал!
Просто в какую-то минуту взгляд пальмирца случайно упал на примечательную рукоять ножа, торчащую посреди пола, и он, повинуясь чистому любопытству, выдернул оружие из щели. Взял в руки, повертел так и эдак:
— О! Занимательная вещица. Разбойничья финка? Я видел такие у… — начал он, но был прерван самым неделикатным образом.
— А-а-а! — завопил Тит Ардалионович, и Ивенский своим волчьим зрением заметил, как от лица подчинённого отлила кровь. — Что вы наделали, несчастный?!!
— А что такое? — не понял тот.
Удальцев был само отчаяние, только что не плакал.
— Его нельзя, нельзя было трогать! Если вытащить нож, через который перекидывалсяведьмак или колдун, он больше никогда не сможет вернуть человеческий облик! Так и останется зверем на веки вечные! Вы сгубили его высокоблагородие! Вы настоящий преступник и злодей, Иван Агафонович, вас под суд надо!
— Но я же не знал! — панически пролепетал Листунов и отшвырнул нож с таким ужасом, будто сей неодушевлённый предмет прямо в его руках вдруг обернулся ядовитой гадюкой.
Тут Роман Григорьевич очень ясно почувствовал, как сердце его скатывается со своего места и проваливается прямо в пятки, а хвост сам собой поджимается под живот. Он понял, что жизнь кончена.
Некоторое время в каюте царило гнетущее молчание, и Роман Григорьевич с великим трудом подавлял в себе желание горестно взвыть в лучших волчьих традициях, так, чтобы с руладами и переливами. К счастью, у него не имелось основного вдохновляющего стимула — луны, поэтому человеческое взяло верх над животным, и когда он нашёл в себе силы заговорить, голос его звучал куда более твёрдо, чем у спутников:
— А если аккуратно воткнуть нож на прежнее место? Я хорошо запомнил, в каком ракурсе он торчал.
— Не знаю! Про это нянюшка ничего не говорила! — губы Удальцева дрожали, он едва мог говорить. Ведь это он, он и никто другой был истинным виновником трагедии! Его была идея, его и ответ. И если Роману Григорьевичу суждено всю жизнь ходить в волчьей шкуре, то единственное, что остаётся его беспутному помощнику — это пуля в лоб или петля на шею!
— Надо попытаться, — решил Роман Григорьевич, поняв, что от исходящих раскаянием помощников проку уже не будет, и придётся ему брать инициативу в свои… руки? Нет, лапы. — В любом случае, что мы теряем? Удальцев, берите нож… Ищите щель, я вблизи плохо вижу. Втыкайте… нет, другой стороной, лезвием к двери. Глубже, по самую рукоятку. Вот так!
Тит Ардалионович механически, как сомнамбула исполнил приказанное. Листунов притих в своём углу.
— Ну, где наша не пропадала! — Роман Григорьевич взял разбег от двери, приготовился к кувырку…
Зрители затаили дыхание…
— Нет! Не могу! — волк замер перед ножом, опустил голову между лап. — Боюсь. Вдруг… — он не договорил, всё и так было ясно.
… Три раза брал старт Роман Григорьевич, и три раза останавливался на полпути, проклиная себя за малодушие. Не страшили коллежского советника Ивенского ни пуля британская, ни ятаган османский, ни нож разбойничий, ни нежить ночная, ни древнее зло. Но мысль о том, что последняя надежа может не оправдаться, и придётся ему тогда доживать свой век в звериной шкуре, подкашивала лапы и парализовала волю. Ему было стыдно до слёз, но справиться с собой никак не получалось.
89 
