152 
Тысячу лет искали ее маги, законные и незаконные, иные и жизни клали. Но Силы Судьбы превратны. Глом помнил, как задрожали руки, сжалось сердце. Ему единственному из смертных открыто было сокровенное. Со священным трепетом узнавал он в словах Пророчества себя, вникал в тайны грядущего.
Избавителей можно убить. И ничто не остановит рыб, мир сгинет – неминуемо, во всепожирающем пламени. Не станет ни живых, ни мертвых. Никого.
Можно не убивать. Но тогда будут уничтожены – неминуемо – те, кто возжелал власти над Миром, они будут жить в скверных могилах.
Но если хоть один из избавителей, добровольно ли, по принуждению ли, под пытками ли, пойдет на измену – будет над Миром новая власть. Его, Великого Господина Глома, некроманта, власть.
Вот только кто?
Рыцарь и эльф? Нет, невозможно. Благородные натуры апатичны и слепы в своих убеждениях. Гном? Гномы горды и выносливы, но они любят золото. Очень, очень любят. Принц и сиротка? Слабые, зависимые – таких можно запугать, замучить. Но главную ставку надо делать на троих нелюдей с Кансалонскими медальонами. У наемников нет принципов, нет чести и отечества, они алчны и продажны. Они товар, который можно купить. Нужно купить.
Эдуард таращился на Великого Господина Глома с возрастающим разочарованием. По его представлениям повелитель некромантов должен был выглядеть более зловещим. А перед ним восседал на золотом троне обыкновенный дядька средних лет, ничем не примечательный. И одет он был в обычные, хоть и дорогие, кожаные одежды – в такие вельможи любят наряжаться, отправляясь на охоту. Обстановка тронного зала тоже ничем колоритным, некромантским не отличалась. С тех пор как законный владелец покинул свой дворец, здесь, похоже, ничего не изменилось. Фи, скучно!
…Некромант говорил долго и красноречиво. Издевался и льстил, запугивал и искушал, сулил пытки и несметные богатства. Его слушали молча, стоя на коленях, руки скручены сзади. Стоило открыть рот, стражники стегали бичом, стоило переглянуться, больно кололи алебардами в спину.
Потом, избитых и измученных, их затолкали по камерам, крошечным и сырым, заковали в цепи, бросили без еды и питья в кромешной тьме и могильной тишине, изредка нарушаемой обреченными стонами других узников.
Впрочем, безмолвие длилось недолго. Дворцовые застенки обладали прекрасной акустикой – существенный недостаток для заведений подобного рода. Сперва стало слышно, как жалобно и тонко заплакала Ильза. За ней, навзрыд, Эдуард. Аолен с горя удумал петь эльфийские баллады, причем под настроение самые тоскливые. Тогда Энка, которая всегда отличалась завидной памятью, извлекла из недр оной самые похабные из разудалых кансалонских песенок. Ей радостно вторил Рагнар, большой знаток и любитель солдатского фольклора. Когда же Меридит взялась исполнять зловещую песнь валькирий, нервы тюремщиков не выдержали, и на исполнителей обрушился град ударов. Однако это вовсе не пресекло их творческий порыв. Не успела захлопнуться дверь последней камеры, пленники заорали вновь, с еще большим воодушевлением. И чем больше их колотили, тем громче и омерзительнее вопили «демоновы избавители». Другие узники тоже принялись им вторить, требуя прекратить безобразие, – тишины от этого, само собой, не прибавилось. Кончилось дело тем, что оглушенные охранники плюнули и ушли наверх, заперев за собой кованые двери каземата.
Так пленники получили возможность обсудить ситуацию. Вывод был сделан неутешительный: ситуация безнадежная. «Пока», – как многозначительно добавила Энка.
А Меридит свой обычный оптимизм утратила. На все ее крики Хельги не отзывался.
Время в заточении тянулось однообразно. Их кормили помоями, регулярно избивали и запугивали. Трудно сказать, сколько дней прошло – Аолен считал, что шесть, Энка уверяла, что не меньше двух недель, – прежде чем всех семерых вновь поволокли по дворцовым коридорам, и они предстали пред очами Великого.
Некромант был откровенен. Не утаил даже… впервые решился открыть тайну Ненайденного фрагмента. Он говорил прямо. Перейти на его сторону – не лучший ли способ спасти Мир? Он жесток, зол и коварен – это верно. Некромантия требует много крови и жизней – тоже верно. Но ведь из двух зол выбирают меньшее? Рабство и тирания все же лучше огненной гибели всего живого. Избавителям решать, уцелеет Мир или погибнет, будут они править им или погибнут. И решать надо было тотчас.
152 
