27 
Тилль вздрогнул. Он был суеверен и не любил говорить о смерти. По жирной складке на его подбородке пробежала волна.
– Чего-то я тебя не пойму, Альберт! Ты за кого: за нас или за них? Или как дочка в ШНыр попала, папаша за ней хвостиком потянулся? – раздраженно спросил он.
– Я за того, за кого обычно. За себя, – ответил Долбушин.
Неожиданно Белдо подался вперед и, для большей сосредоточенности сжав руками виски, вгляделся в Долбушина.
– В чем дело, Дионисий? – спросил тот удивленно, ибо эта бесцеремонность не вязалась с обычной ласковостью старичка.
Не отвечая, Белдо с хрипом выдохнул и завертелся на месте. Это была безумная пляска. Казалось, у старика совсем исчезли суставы, потому что руки творили нечто немыслимое и гнулись во всех направлениях. Наконец, весь в пене, Дионисий Тигранович упал на колени и откинулся назад.
– Недостающая часть закладки! Скоро она будет в ШНыре!.. Мы должны получить ее! А вас, Альберт, ожидает что-то ужасное! Вы окутаны облаком смерти! Она в ваших глазах!
– Я всегда думал, что в моих глазах зрачки, – кисло отозвался Долбушин.
Дионисий Тигранович повернул к нему измученное пляской лицо.
– Мой опекун не ошибается! Скоро или вас убьют, или вы убьете кого-то из присутствующих здесь! Может быть, меня… Или Тилля… или…
– Какой бред! – с улыбкой перебил Долбушин, однако, оглянувшись на Гая, перестал улыбаться.
Гай явно не считал слова Белдо бредом.
– Что скажете, Альберт? Признавайтесь, что за мысли вы вынашиваете? Кого вы собрались убивать? Случайно не меня? – спросил он будто в шутку, однако его арбалетчики почему-то растянулись вдоль стен ангара, чтобы не мешать друг другу.
Долбушин понял, что это может означать. Одно движение пальца Гая и…
– Встать с ящика я не успею. Но зонт метну даже со стрелой в спине. Хватит легкого прикосновения, чтобы уничтожить вашего эльба, Гай! А к чему это приведет – вы знаете сами! – быстро предупредил он.
Несколько секунд Мокша Гай смотрел на него не мигая. У его рта обозначились две белых, идущих вниз полосы. Окруженный ими подбородок округлился и вспыхнул, как прилепленная не на место младенческая пятка, а лицо пошло контрастными пятнами. «Ага, боишься! Ты, и боишься!» – с торжеством понял Долбушин.
Гай махнул рукой, приказывая охране опустить арбалеты.
– А ведь вы не бросили бы зонт! – сказал он.
– Почему? Ваша охрана готовилась меня убить. Что я потерял бы?
– И все равно вы бы его не бросили! Вы напоминаете мне Гамова, Альберт! Как и Гамов, тяготеете к красивым жестам и спасению человечества. Вроде весь такой благородный, но в последний момент прекрасно «сливаете». Поэтому, как глава важного для организации форта, вы лучше любого явного жулика, который придет на ваше место. Именно поэтому вы еще живы. Пока живы! – весело сказал Гай.
Долбушин, желтея, слушал его. Зонт плясал у него в руке.
– Очень надеюсь, что и дочка окажется в вас, и однажды «сольет». И чем выше она заберется к моменту, пока «сольет», чем ближе окажется к закладке из предсказания Круни, тем лучше для всех нас, – закончил Гай.
На этот раз зонт, возможно, полетел бы в Гая, но между ним и Долбушиным уже стояла плотная цепь охраны. Долбушин уставился в пол и молчал. Ручку же зонта сжимал так, что все тело его было точно налито болью.
Белдо давно уже промокнул платочком свой пророческий лоб, побрызгался духами из маленького флакончика и снова был свеж и мил. Он все никак не мог успокоиться и, ахая, любовался сыном Кавалерии.
– Ну как живой! Капельки на ресничках дрожат!.. Как с ним поступим? Может, отдать матери? Торжественные похороны, оркестр, пеги в черных попонах, обелиск до неба? – предложил он.
Гай ущипнул себя за мочку уха.
– Ни в коем случае. Не надо создавать шнырам героев!
– А как тогда…
– Тело зашить в мешок и похоронить где-нибудь в лесу! – жестко приказал Гай. – Без приметных знаков, без камней, без плит. Ингвар, привлеките самых надежных людей! И пусть тот, кто хоронит, не знает, кого он закапывает.
Глава форта берсерков понимающе кивнул.
– Не впервой! Сделаем! – отозвался он.
Когда Гай ушел, Белдо, Тилль и Долбушин стали прощаться. За Белдо уже приехал Птах, а за Долбушиным – Андрей.
При прощании Тилль долго мял в своих ручищах ладонь Долбушина, однако в глаза ему не смотрел – держал взгляд на уровне подбородка.
27 
