131 
– Даже сидя в тюрьме, Шабо продолжает исходить злобой, пытаясь спасти свою голову. А ты его главный враг.
– Но он арестован! Это значит, что в правительстве ему не верят.
– Ты рассуждаешь как разумный человек, и ты прав. Но когда хотят избавиться от своей собаки, всегда говорят, что она взбесилась. А Робеспьеру не терпится избавиться от тех, кто ему мешает! Ты – один из первых. Я расскажу тебе, что слышал один мой друг в Якобинском клубе после окончания заседания. Говорят, что все выдвинутые тобой обвинения во время процесса над вдовой Капет были лишь видимостью, а на самом деле ты хотел ее спасти. Кроме того, когда человек так кричит о своей ненависти, он часто прикрывает этим свои истинные намерения...
– И каковы же, по-твоему, мои истинные намерения? – поинтересовался он, не отрывая взгляда от тарелки с супом. Эбер побелел как полотно.
– Получить миллион и возможность выехать с семьей из Франции, которую раздирают внутренние распри и которая, подобно Сатурну, пожирает своих детей, начиная с самых беззащитных!
Эбер поднял голову и метнул на собеседника яростный взгляд:
– Но теперь все эти подозрения развеяны! Мария-Антуанетта взошла на эшафот, а я не стал миллионером.
– Это так, но ты сам мог в какой-то момент счесть ее спасение не слишком удачной идеей. Оставшись на свободе, Мария-Антуанетта мешала бы слишком многим – к примеру, тому же Питту, о котором нам все уши прожужжали. А в руках людей из Вены она стала бы просто опасной. Но остается еще кое-кто, куда более важный и ценный...
Эбер никак не отреагировал на эти слова. Он спокойно взял хлеб, отрезал большой кусок и принялся за островок сала, плававший в супе. На крестьянский манер он отрезал небольшие кусочки и клал их на хлеб. Аббат не мешал ему есть: старик не сомневался, что «папаша Дюшен» его слышал и теперь обдумывает услышанное. Наконец Эбер с удовлетворением вздохнул.
– Черт побери, как же я был голоден! Так о чем мы говорили?
– О чем могут говорить два уроженца Нормандии, как не о том, что касается их родного края! Мы все не прочь заполучить мальчишку из Тампля, потому что он наш герцог!
– Он был им! – рявкнул Эбер. – И больше им не является.
– Как бы не так! Я знаю многих в Нормандии, кто с тобой не согласится. Есть люди, которые думают, что, если бы ребенок оказался у нас, мы стали бы обладателями силы, способной противостоять человеку, которого уже боятся, а скоро будут ненавидеть, потому что у него руки по локоть в крови. Не стоит оставлять ему такого ценного заложника. Диктатор умертвит его рано или поздно, как только решит, что больше в нем не нуждается.
Облокотившись на стол, Эбер ковырял в зубах кончиком ножа. Эту привычку он приобрел, чтобы «слиться с народом», и она безмерно раздражала Робеспьера.
– Так что ты предлагаешь?
– Выкрасть его и увезти к нам.
– Куда это?
Прежде чем ответить, аббат долго всматривался в побледневшее лицо, следя за выражением глаз Эбера. Тот был не просто встревожен – «папаша Дюшен» отлично понимал, что после разоблачений Шабо он рискует головой. Наконец старик решился:
– В Карруж, разумеется. Там его уже ждут. Ты ведь хорошо знаешь замок. Это внушительное сооружение с запасными выходами. В случае необходимости мальчика можно увезти в другое место, но, думаю, этого не понадобится. Левенер остается мэром Карружа, и все жители на его стороне.
– Но Левенер в тюрьме, он предатель!
– Тебе отлично известно, что это неправда. Он воплощение верности. А из тюрьмы его вытащит Ош, можешь мне поверить! Ему никто не откажет, даже сам Робеспьер. Народ считает Левенера героем, так что генерал скоро вернется домой.
– Допустим... И все-таки я не понимаю, ради чего мне рисковать головой, участвуя во всем этом?
– Я уже объяснил тебе, что ты гораздо больше рискуешь сейчас.
Эбер нахмурился.
– И что же я должен делать?
– Вот это другой разговор! Все очень просто: ты можешь, не вызывая ни у кого подозрений, поехать в Алансон, чтобы показать жену и дочку своим сестрам. Там ты узнаешь, что стал владельцем поместья. Ну, а потом... Некоторая сумма поможет тебе увезти твою семью туда, куда пожелаешь, пока другие будут заниматься Робеспьером.
Взгляд Эбера, казалось, пытается проникнуть в душу старого аббата.
– Кто ты такой? – с неожиданной грубостью спросил он.
– Ты знаешь, кто я. Я священник, принесший клятву верности новым властям, пария среди моих собратьев, но друг Левенеров и твоих сестер. Я такой же нормандец, как и ты.
131 
