130 
– Ваш супруг еще не вернулся, дитя мое? – спросил аббат, с усталым вздохом усаживаясь на предложенный ему стул.
– Увы, еще нет! Заседания в Конвенте заканчиваются все позже и позже. Меня это беспокоит, ведь сейчас так опасно ходить ночью по улицам...
– Очень жаль. Мне хотелось с ним поговорить. Вы позволите мне подождать его?
– Конечно, господин аббат! Устраивайтесь поудобнее. Мы с вами выпьем по рюмочке ликера...
Франсуаза простодушно улыбнулась своему гостю. Священник уверял, что видел ее еще девочкой в лавочке матери и позже в монастыре, но она его не помнила. Однако было в старике что-то такое, что вызывало симпатию. Он выглядел таким старым и усталым. Седая борода скрывала красное морщинистое лицо, седые волосы падали низко на лоб, спина согнулась от старости, а из стареньких митенок выглядывали кончики пожелтевших пальцев... Молодыми оставались только ореховые глаза, прикрытые покрасневшими веками и прятавшиеся за очками в металлической оправе.
Им не пришлось ждать слишком долго. Они еще не допили ликер, а Эбер уже вошел в дом. Из прихожей, где он оставил свой плащ и шляпу, донесся его громкий голос:
– Как хорошо пахнет, гражданка Эбер! Горячий суп с капустой – это именно то, что мне сейчас нужно. Ага, у нас гости! – воскликнул Эбер, входя в столовую.
– Это аб... гражданин Алансон, о котором я тебе рассказывала. Он приехал из Карружа и привез бутылочку яблочной водки.
Читатели «Папаши Дюшена» никогда не видели редактора и воображали его таким, каким он был изображен на первом листе газеты, – колосс в карманьоле, с двумя пистолетами и саблей за поясом, потрясает топором над головой крошечного священника, стоящего на коленях у его ног. При встрече с Эбером они были бы очень удивлены. На самом деле это был маленький, тщедушный человечек, бледный, с тонкими чертами лица и коротко подстриженными каштановыми волосами. У него были изящные руки, серые глаза смотрели благодушно и приветливо, а одевался Эбер очень тщательно и даже элегантно. Сын мелких торговцев из Алансона, он получил прекрасное образование, учился у иезуитов, говорил правильно и отчетливо, если не вопил с трибуны Конвента, и играл по вечерам на флейте, чтобы убаюкать малышку-дочь.
– Это очень мило с твоей стороны, гражданин, что ты вспомнил о нас в такую паршивую погоду. Ты поужинаешь с нами?
– Нет, благодарю тебя. Видишь ли, в моем возрасте люди довольствуются малым, а ликер, которым меня угостила твоя жена, прекрасно согревает. Но ты должен немедленно сесть за стол и как следует поесть. Мне кажется, ты устал.
– Что я тебе говорила, гражданин! Мой бедный супруг изнуряет себя, занимаясь делами нации и Коммуны. Он хочет счастья для всех... Но даже у него находятся недоброжелатели, которые помнят только о себе, и моему мужу приходится тяжело.
– Успокойся, жена! Подавай скорее суп, и мы поговорим, пока я буду есть. А кстати, не пора ли тебе дать грудь нашей малышке?
– Уже иду, иду...
– Не люблю, когда при мужском разговоре присутствуют женщины, – пояснил Эбер, когда Франсуаза вышла из комнаты. – Раз ты дождался меня, значит, ты хочешь мне что-то сказать, верно?
– Да... Как ты думаешь, гражданин Эбер, сколько еще времени ты сможешь выдерживать натиск своих врагов?
– Кто тебе об этом сказал? – нахмурился Эбер.
– Никто. Я часто бываю в Конвенте, и я не глухой. Да и мозги у меня еще есть. «Иностранный заговор», о котором первым заговорил этот мерзавец Шабо, у всех на слуху. С ним теперь носится Робеспьер, потому что его это весьма устраивает: ему необходимы враги. Не так уж трудно сообразить, кого считают заговорщиками: Дантона, Шометта, тебя... и всех ваших друзей. Дантон теперь говорит о милосердии, а Робеспьер хочет править один – и при помощи террора. Я даже не уверен, что его друг Сен-Жюст долго продержится. Как только расправятся с Фабром...
– Что тебе известно о Фабре?
– Что он окончательно скомпрометировал себя в деле «Индийской компании». Подумай сам. Чтобы жить во дворце, принадлежавшем эмигрировавшему вельможе, с одной из самых красивых женщин Парижа, нужны немалые деньги. Впрочем, Фабр всегда стремился к роскоши. Он далеко не так благоразумен, как ты. Тебе удается жить в соответствии с твоими принципами. Твое жилище так же чисто, как душа твоей жены, оно простое и приветливое, каким и должен быть дом человека. Остается только выяснить, сумеешь ли ты все это сохранить!
– Что ты хочешь сказать?
130 
