Есть любовь и сильная, но любителей клубнички ждет разочарование
205 
Был поцелуй, жадный и отвратительный.
Запах бренди.
Его волосы, упавшие ей на лицо.
Седые безумные глаза. И собственный страх, который вдруг исчез. Она ведь умирает, так чего бояться? И она сказала.
…ты превратился в чудовище… я тебя ненавижу…
…и люблю, того, кем ты был раньше.
…ненавижу и хочу, чтобы ты умер… слышишь? Я хочу, чтобы ты умер!
Она бы заткнула уши, лишь бы не слышать этого своего голоса, искаженного, надсаженного. Не чувствовать на губах вкуса крови, своей и его.
— Ты никогда меня не слушал, — на пальцах остается серая мягкая пыль, — так почему вдруг, Сверр?
Молчит.
Для него Кэри принесла лилии, снежно-белые с тягучим резким запахом.
— Ты отпустишь меня?
Тишина давит на нервы. Холод. И легкое скользящее прикосновение ветра к щеке, нежданная зимняя ласка, в которой хочется видеть ответ на заданный в пустоту вопрос.
— Спасибо, — Кэри касается губ пальцами, а пальцами — бронзы с мертвым именем.
Прощальный поцелуй.
Она гасит пламя, и лампу ставит на полку, но пальцы вдруг задевают что-то мягкое, и Кэри вытаскивает розу, темно-красную, черную почти, с посеребренными инеем лепестками. Цветок холодный, но еще живой. Его положили недавно, но… кто?
И для кого?
На черной карточке, привязанной к длинному лишенному колючек стеблю, ее имя. И Кэри читает его снова и снова, пятится, пока спиной не упирается в тугую дверь. И пружина скрипит, отворяется.
В лицо бьет ветер.
И роза падает из рук. Черная на белом.
И красный мазок ее, Кэри, пальто. Надежные руки мужа.
— Что случилось?
Ничего.
Просто страшно.
— Забери меня, — она цепляется за эти руки, прячет лицо у него на груди, слушает, как колотится сердце и успокаивается его звуком. — Пожалуйста, забери меня отсюда…
— Вечером мы уедем.
— Далеко?
— Далеко, — его ладонь скользит по ее щеке, стирая слезы талого снега. — Помнишь, я обещал показать тебе море?
Дом провожал хозяев, готовый уснуть. Раскрывались сундуки, выпуская белесые простыни чехлов, которые лягут, укрывая мебель от пыли. Поворачивались к стенам зеркала. И старый клавесин закрылся на замок. Брокк прошелся по библиотеке, прощаясь с книгами.
Расставание будет недолгим.
Он вернется.
Когда?
Сложно сказать…
— Надеюсь, не отвлеку вас, Мастер, — Кейрен из рода Мягкого олова ныне вырядился в черное. Ему не идет. В этом мире и так с избытком черноты, да и сам Кейрен чувствует себя на редкость неудобно. Он то и дело трогает лацканы пиджака, какого-то нарочито широкого, точно чужого, гладит рукава и круглые покатые пуговицы. Они выточены из белого камня, и кажутся глазами.
Нелепость какая.
— Ничуть. Чай?
Кейрен кивнул и сел у камина, вытянул тощие обесцвеченные руки.
— Пришли попрощаться? — Брокк коснулся чехла. Грязный, пусть белый, но все одно грязный.
— Скорее сказать «до свидания». Мне кажется, что мы еще встретимся.
— Письма прекратились.
— Но мы оба знаем, что это ровным счетом ничего не значит, — Кейрен почти позволил огню коснуться пальцев. — Вы не откажетесь прогуляться?
— Вы не в моем вкусе.
— Потерпите, — Кейрен встал, стряхивая с пальцев рыжие искры. — В последнее время мне легче думается на ходу…
— И полагаю, что вне стен дома?
— Именно, Мастер. Видите, как хорошо мы с вами друг друга понимаем.
Вежливая улыбка. И черное пальто.
— Вам не идет этот цвет.
— Знаю, — Кейрен вытащил платок и, наклонившись, вытер ботинки. — Но… смерть коллеги — это горе… вы ведь были знакомы с Филиппом?
Брокк кивнул. Знакомством это назвать было сложно, скорее случайная встреча на пристани. И все-таки он помнил человека с трубкой.
— Вы были близки? — поинтересовался Брокк.
Зима входила в свои права. И снегопад, начавшийся накануне, усиливался. Облака опустились ниже, громадные гнилые рыбины, сквозь раздутые брюха которых сыплется снег. И даже он пахнет дымом, грязью, чем-то кроме, но Брокк, сколь ни пытается, не способен уловить этот запах.
— Близки… в какой-то мере.
Парк изменился.
Дорожки замело, и тонкое покрывало снега скрыло бурую листву. Иней посеребрил стволы деревьев, придав им несвойственный прежде лоск.
205 
