Особенно,... 
130 
Некрасивая. Для женщины. Вытянутое лицо с плоскими скулами. Нос длинный. Рот большой.
Но что-то в ней есть.
— Сержант.
— Это не имя. — Девушка не уходила.
Глаза у нее темно-карие, вызывающе узкие, вздернутые к вискам.
…в дворцовом саду росла дикая вишня. Вызревала поздно, собирая скворцов со всей округи. И ягоды у нее были точь-в-точь такого же цвета. На вкус — сладко-горькие, терпкие.
— Какая разница? — Сержант отвернулся, чтобы увидеть бесславное отступление рыцарей. Бык сохранил свое достоинство.
— Никакой, — согласилась Меррон.
Платье красное. Какая дебютантка наденет на зимний бал красное платье? И столь откровенно подчеркивающее недостатки фигуры? Та, которой отчаянно не хочется выходить замуж.
Сколько ей? Шестнадцать? Семнадцать? Еще не понимает, что внешность — это лишь одно из условий сделки. И как бы она ни старалась, избежать свадьбы не выйдет.
— От кого прячешься?
— От тети. — Меррон почесала веером спину. — Извините, но жутко неудобно… А вы тоже считаете, что девушке неприлично надевать красное? А женщине — иметь мозги?
— Сколько тебе лет?
— Двадцать!
И поэтому считает себя взрослой, опытной и умудренной жизнью. Тетушка же слишком любит племянницу, если до сих пор не сбыла с рук. Наверняка возится, увещевает, терпит стоически глупые выходки вроде этого платья.
— Мозги есть у всех, — сказал Сержант. — Вот только пользуются ими немногие.
Надулась. Уставилась, не зная, о чем еще говорить. Уйти гордость не позволяет…
— Вы… против равноправия?
— Кого и с кем?
— Всех. Со всеми. Люди рождаются одинаковыми. И значит, они равны! Имеют одинаковые права!
Сколько эмоций. И румянец вспыхивает во всю щеку.
— Какие, например?
— Всякие. — Меррон сунула кончик веера в рот. — Право на свободу. И право на власть…
В висках заломило. Ну уж нет, этот разговор пора прекращать, но девушка была рада поделиться мудрыми мыслями.
— …право жить так, как хочется!
— Кому?
— Каждому свободному гражданину!
— Девочка… — Сержант позволил себе наклониться и обнять ее. Тощая. Ребристая. И довольно-таки сильная. Вырывается молча и уперто. — Мне вот, свободному гражданину, хочется взять тебя и отнести на конюшню. Задрать тебе юбку и…
— Вы не посмеете…
— …выпороть. Хорошо помогает от всякой дури. Хотя не исключаю, что другим свободным гражданам может захотеться чего другого… ты уже взрослая, понимаешь. А есть еще третьи, которые охотно выдерут из твоих ушей серьги. И четвертые, им просто нравится убивать… пятые… ты себе не представляешь, сколько всяких разных желаний появляется у людей, когда они думают, что свободны от всего. Чести. Совести. Закона. Абсолютная свобода — страшная вещь.
Сержант все-таки выпустил ее, только придержал, чтобы не упала.
— Вы… вы не понимаете! — Отступать Меррон не собиралась. И глаза сверкают гневно. Почти красивая стала. — Есть высшая справедливость!
— Где?
— Благо для всех! Люди вместе решают, как им быть! И…
— И всегда найдется кто-то, кем пожертвуют. Не бывает блага для всех, Меррон. Для большинства — еще возможно. Но не для всех.
— То есть свободы выбора нет?
— Есть. В определенных рамках. Ты можешь выйти замуж. А можешь остаться старой девой и разводить кошек.
Не отшатнулась, не зашипела возмущенно, но взяла за руку и сказала:
— Идем.
— Куда?
— На конюшню… или еще куда-нибудь.
Более чем откровенное предложение, от которого в кои-то веки не хотелось отказываться. Грудь у Меррон имелась, очень чувствительная, с темными крупными сосками. И впалый смуглый живот, который нервно вздрагивал от каждого прикосновения.
А вот о маленьком нюансе затянувшегося девичества могла бы и предупредить.
С другой стороны, почему бы и не жениться… хуже не будет.
Наша светлость все-таки с предубеждением относится к людям, которые разглядывают ее столь откровенно. Ощущение, что просто облизывают взглядом.
— Ваша светлость выглядят неимоверно очаровательно. — У толстяка, обвешанного золотыми цепочками, как елка гирляндами, потные руки и влажные губы. Перчатка и та промокает. — Ваш стиль одежды… многое открыл.
130 
