Особенно,... 
55 
Привыкнет.
Со временем.
А если нет, то что? Как-то вот в теории все выглядело проще.
— Ты же не обедала еще, верно?
Осторожный кивок. И следит за каждым его движением, заранее подозревая в недобром. Сам виноват: нечего было пугать, доигрался на свою же голову. Но ведь тогда не бросила, не сбежала, хотя видно было, что хочется сбежать, и значит, не все так уж плохо, как кажется.
— Есть лучше, глядя на море.
Урфин развернул кресло к самой большой пробоине, ныне превращенной в окно. Вот что ему всегда нравилось в Голубиной башне, так это вид. А Кайя еще матерился, когда увидел, что от башни осталось. Стены два дня остывали.
Непроизвольный выброс плазмы.
Хорошо, что рвануло уже снаружи… Урфин помнил момент, казалось бы, удачи, когда на ладони распустился первый огненный шар, чтобы спустя мгновение разделиться надвое… а те два вновь распались. И тогда он понял, что не в состоянии контролировать процесс.
Зато окна получились впечатляющие.
В тонкой кованой раме было море и небо, словно отражение друг друга. Корабли. Паруса. Белый альбатрос, зависший у самого солнечного круга. И тонкая змейка талой воды по стеклу, словно слеза.
— Очень красиво, — шепотом сказала Тисса. Она глядела в окно с таким выражением лица, которое бывает у людей, вдруг вспомнивших о чем-то важном и очень личном. — И… так похоже.
— На что?
— У нас на башне тоже было окно, из которого море видно… не такое большое. Но если забраться…
…с ногами и на неширокий подоконник, прилепиться к стене, выворачиваясь настолько, насколько получится вывернуться, с одной целью — выглянуть наружу. Пусть и в старый леток… или в бойницу, которая была здесь вместо окон. Главное — увидеть эту бескрайнюю синь. Корабли, что уходят и приходят, следуя невидимым нитям морских дорог.
На картах они проложены по бумаге.
И Урфину казалось, что на море тоже видны. Если присмотреться. Он и смотрел, сколько выходило.
— Здесь так много кораблей… — Она все-таки встала с кресла, хорошо хоть шаль с собой прихватила. И босиком, конечно. — В Тиссель тоже отовсюду приходили. С Севера чаще, конечно, но и с Юга бывало что. Иногда бросали якорь в нашей бухте. Она удобная…
…для контрабандистов, потому как прочим нет нужды останавливаться на пути к порту, что находится — если Урфин правильно помнил карту — меньше чем в двадцати лигах к югу.
— А откуда вы узнали? — Тисса обернулась и посмотрела с подозрением.
— Что узнал?
— Что я море люблю.
Не знал, но запомнит. Мало ли для чего пригодится.
— Догадался, — соврал Урфин. — А будешь хорошо себя вести, и подзорную трубу дам. Есть тут окно, из которого порт как на ладони. Наблюдать за людьми и кораблями интересней, чем просто за кораблями.
Улыбка у нее очаровательная. Живая. И наверное, в этой вылазке имеется смысл, который дойдет до Урфина позже. Магнус ведь говорил, что у него инстинкты вперед головы работают.
— А теперь обедать.
Леди едят аккуратно. Даже когда тарелку приходится держать на коленях, а вместо столового ножа предлагается охотничий, и салфетки отсутствуют, равно как прочие мелочи жизни.
Но леди едят аккуратно.
Медленно.
Мало.
Тщательно скрывая, что все еще голодны.
— Ешь. — Урфин выдерживает обиженный взгляд. — Все. До последней крошки.
Подчиняется.
Он в ее возрасте не стеснялся того, что постоянно голоден. И ел все, что попадалось под руку, даже пшенку, которую голубям запаривали. Ничего была, твердовата, но в целом ничего. Кто придумал, что в четырнадцать лет ужин необязателен и хватит хлеба с маслом… Урфину хватало ума не верить в эту чушь. Но молчание вновь становится напряженным, и Урфин просит:
— Расскажи, пожалуйста, как вы жили.
— Обыкновенно. Как все. Папа. Мама. Я и Долэг. И еще дедушка был… он мне корабли показывал. Рассказывал, откуда они и что везут.
…и что оставляют на берегу бухты. А потом старик, надо полагать, умер, и связь с контрабандистами разорвалась. Денег не стало…
— Я еще думала, что однажды уплыву.
— Куда?
— Куда-нибудь. Глупо, да?
Нет. Но если просто сказать, то решит, что Урфин опять издевается.
— Мне тоже хотелось убраться на край мира. Там бы не нашли. У меня и план был. Пробраться на корабль. Спрятаться в трюме. Сбить ошейник. И затеряться в другом городе, где никто меня не знает. Я стал бы свободным человеком.
55 
