Особенно,... 
107 
Наевшиеся и заметно повеселевшие разбойники принялись мучить несчастную гитару с удвоенным рвением. Пришлось в целях сохранения слуха как такового переместиться подальше от источника жутких звуков. Отгородившись от горе-музыкантов (гитара передавалась по кругу, но справиться с капризным инструментом пока не удалось никому) широкой спиной Алекса, я немного расслабилась. Взгляд лениво заскользил по поляне.
У соседнего костра несколько здоровенных детин терзали многострадальную гитару. Рядом играли в кости и азартно спорили о результатах. Тут и там слышались обыкновенные мужские разговоры: об оружии, о последнем набеге, о женщинах (которых, кстати, я здесь пока не видела), о бочонке доброго вина, который вчера удалось умыкнуть прямо из-под носа растяпы-возницы, следовавшего с обозом в Академию. Кое-кто очень тихо, чтобы, не приведи боги, не услыхал Фил, даже пытался рассуждать о магии. Иногда до меня доносились скабрезные шуточки и сальные анекдоты. Жизнь в лагере шла своим чередом.
Разбойники, и до того не внушавшие должного страха, теперь и вовсе воспринимались как старые знакомые. В глубине души уютным клубком свернулось чувство защищенности. Спокойно здесь. Будто и не в разбойничьем лагере находишься, а в собственной долине. Почти.
Пожалуй, я бы не отказалась от такого «эскорта» до самого Акриса. А лучше – пока не победим Власа. Может, подкинуть властелину мыслишку?
Быстрее всех сдался Габриэль. Видно, сказки о белоснежных и возвышенных ангелах, коротающих дни за музицированием и сочинением стихов, не на пустом месте возникли. Во всяком случае, судя по гримасе отвращения, прочно обосновавшейся на физиономии крылатого, пресловутый медведь его уши благополучно обошел стороной.
Ангел стремительно переместился к соседнему костру и бесцеремонно распихал разбойников, расчищая себе место. Те окинули его оценивающими взглядами и нарываться не стали. Молодцы, умные бандюги. Предусмотрительные.
Габриэль потянулся за гитарой. Мужикам уже и самим стало интересно, что же у него получится. А может, просто захотелось поглядеть на позор нахального гостя. В любом случае инструмент крылатому отдали без разговоров.
Внимательно оглядев протянутую гитару, ангел брезгливо поморщился (небось тоже ворованная!), но за неимением лучшего с азартом принялся подкручивать струны. Вся поляна, затаив дыхание, наблюдала за его манипуляциями.
Наконец с приготовлениями было покончено.
Тягучая, словно патока, мелодия окутала поляну черным бархатом. Густая, рычащая, но в то же время певучая, струящаяся. Романтичная. Я не понимала ни слова, но готова была поклясться, что ангел поет о любви. Его голос мягко обволакивал, ненавязчиво проникал в самое существо, порождая трепет.
Даже матерых разбойников с большой дороги (в самом буквальном смысле этого слова!) проняло, что уж говорить обо мне! Веки опустились сами собой, голова уютно склонилась к плечу властелина. А перед закрытыми глазами замелькали красочные образы, сменяя друг друга с головокружительной быстротой.
Я и вообразить себе не могла, что в душе чернокрылого бушуют такие чувства. На глаза стала наворачиваться предательская влага.
Музыка оборвалась неожиданно.
И воцарилась просто нереальная тишина. Я вздрогнула, лишившись такого манящего покрова из грез, и едва ли не силой разлепила глаза. И обнаружила себя уютно устроившейся у Алекса на коленях. Когда только успела, спрашивается.
Разбойники, казалось, и дышать-то забыли. Каждый боялся нарушить звенящее молчание первым и окончательно развеять остатки волшебного флера, окружившего нас в те минуты, пока пел ангел. И морды у них были до того просветленные, хоть сейчас стройным шагом к дознавателю и на виселицу.
Гибриэль задумчиво обвел взглядом круг поляны, неопределенно пожал плечами и, прихватив ханатту, скрылся в темноте. Видно, понял, что перестарался.
– Ты это… – осторожно царапнул меня по руке Лап, – прости меня.
Так, кажется, меня посетили слуховые галлюцинации… Я недоверчиво воззрилась на кота в ожидании хоть какого-нибудь подвоха. Но его не последовало. Напротив, рыжая моська выглядела до того разнесчастной, что даже мое переполненное обидой сердце дрогнуло.
В конце концов этот полосатый прохвост – мой друг. А друзей иногда приходится прощать. Нет, по-хорошему, конечно, следовало дуться долго и правдоподобно, дабы его рыжая совесть окончательно пришла в рабочее состояние, но ведь все равно придется мириться. Так что здесь без вариантов.
107 
