131 
— А ритуал? — Я спорю с ней. Пусть и нет больше сил на споры, но и сдаваться не хочу.
— Та боль сильна, но скоротечна. Час-два… а затем — покой. Разве ты не желаешь покоя?
Желаю. И это желание сжигает меня изнутри. А может, не желание, но лихорадка. Я щупаю свой лоб, но пальцы горячи, поэтому не получается понять, есть ли жар, или мне только кажется.
Да и какая разница? Не врача же требовать.
На шестой день дверь моей камеры открылась, а на пороге появился молодой пес в черной форме.
— Прошу следовать за мной, — сказал он.
И я проследовала, благо недалеко было. Два лестничных пролета, три двери и новая камера, переделанная под кабинет. Сквозь забранное решеткой окно пробивается солнце, его хватает, чтобы наполнить серую унылую комнатушку светом.
Все равно неуютно. Серые стены. Старый стол, на котором лишь тонкая папка, сияющий бронзовым панцирем самописец и колокольчик с голубым бантом на ручке. Меня буквально зачаровал этот бант из органзы, яркий, неуместный и удивительный. Очнулась я, лишь когда дверь за спиной хлопнула, а чей-то ласковый голос велел:
— Присаживайтесь.
Стул был. Крепкий. С массивными ножками, высокой спинкой и подлокотниками, с которых свисали ремни.
— Не стоит бояться. К сожалению, не я занимался выбором мебели. — Пес, устроившийся по ту сторону стола, был немолод. Породистый? Пожалуй. Но не чистых кровей. Лицо у него было мягкое, располагающее, с кустистыми бровями, что смешно топорщились, с массивным мягким носом и полными щеками. Стыдливый девичий румянец дополнял картину, лысина и та смотрелась преумилительно.
— Мы с вами просто поговорим… — Он погладил самописец, длинные лапы которого шелохнулись, оставляя на бумаге чернильные засечки.
Кто их будет расшифровывать?
А не все ли равно?
— Эйо, верно?
— Да.
Молчать не следует. Как и обманываться: мой собеседник не столь уж мил, как хочет казаться.
— Вас здесь не обижали?
— Нет.
— Не грубили? Не пытались… приставать?
К чему такая забота?
Но нет, охрана была весьма любезна. Мне принесли ковер, перину, пяток подушек, теплое пуховое одеяло и даже стопку женских журналов.
— Нет.
— Возможно, у вас есть какие-то особые пожелания?
— Отпустите меня, пожалуйста.
Я понимаю, сколь глупа моя просьба, и собеседник качает головой. Ему бесконечно жаль, но отпустить меня пес не вправе.
— Я… — Слабая надежда, но попробовать стоит. — Я нахожусь под защитой рода Красного Золота.
Лапы самописца на долю секунды замерли, точно механизм раздумывал, стоит ли записывать и это мое высказывание.
— Вы уверены? — вкрадчиво поинтересовался пес.
— Да.
Нет, и он прекрасно это осознает.
— Вы ведь умная девушка, Эйо. Вы сами все понимаете. И да, вам обещали защиту, но… окончательное решение принимает райгрэ.
Пауза, несколько секунд на то, чтобы я осознала сказанное: обещания, данные Оденом, имеют вес не больший, чем прошлогодние листья.
— Не стоит пугаться. Я не собираюсь причинять вам вред. Мы просто-напросто поговорим.
— Как мне называть вас? — Я пытаюсь унять дрожь в руках.
— Господин Крегг, — представляется он, касаясь банта кончиками пальцев. Полные, пухлые, обманчиво мягкие, способны ли они причинить боль? — Эйо, расскажи мне все, начиная… — Он делает вид, что задумывается, а я — что верю ему. — Скажем, начиная с того момента, как ты встретила господина Одена…
И я рассказываю. Про город и площадь, про столб, мальчишек, лес и дорогу. Про грозу, которая меня звала, и затерянную в лесах деревню. Господин Крегг слушает, подперев щеку ладонью, словно сказку, и скоро я сама поверю, что вот все это — сугубо плод моего воображения.
Но продолжаю говорить.
Скрывать что-либо? А смысл? Разве что кое-какие мелочи.
Ему ведь интересны Оден и я, а не мой брат.
И мелькают лапы самописца, спеша уложить вязь слов на бумагу.
— Выпей, деточка. — Господин Крегг наливает мне воды из высокого кувшина. А в горле и вправду пересохло, давно я так долго не разговаривала. — Значит, утверждаешь, что встретились вы случайно?
— Да.
— И ты его просто пожалела?
— Да.
Он мне не верит. Да и кто поверит в подобное?
131 
