Он придвинул к ней телефон.
– Позвоните им, чтобы они вас впустили. Вскоре они закроются на обед.
Она улыбнулась ему, потянувшись к телефону.
– Между прочим, вы не знаете хорошего акушера?
Позднее, телефонный звонок устроил для нее возможность войти в другой банк с боковой двери. Час спустя она вернулась в первый банк с банковским чеком в руке на сумму, которую Ван-Роден сообщил ей перед уходом.
Она подписала необходимые бумаги и вышла из банка с распиской на ранчо и бумагами, подтверждающими, что долг полностью погашен. Она также записалась на следующей неделе на прием к акушеру жены Ван-Родена. Садясь в автомобиль, она усмехнулась. Связи имели свою выгоду, даже такую невероятную. Бедный мистер Ван-Роден мгновение казался испуганным просьбой порекомендовать акушера, после чего принес свои поздравления.
У нее не было иллюзий, что теперь все станет прекрасно лишь потому, что она рассчиталась по закладной. Она сделала это не бездумно; Маделин полностью осознавала, что Риз придет в ярость, но была намерена бороться за их будущее, за будущее их ребенка. Ей придется иметь дело со шрамами, оставленными первым браком Риза, и это будет куда серьезнее, чем покраска дома. Он и в самом деле составил тогда примечание, заявляющее, что возместит ей стоимость краски и затраченную рабочую силу, что, по ее мнению, было нелепым, но показывало, насколько он был непреклонен в этом вопросе.
Но знать, что она должна рассказать ему, и знать, как рассказать, были две разные вещи. Она не могла просто заявить: «Я сегодня ездила в Биллингс, чтобы договориться о встрече с акушером, потому что беременна, и между прочим, пока была там, расплатилась по закладной». С другой стороны, это, несомненно, было бы хорошим примером убийства двух зайцев одним выстрелом.
Вернувшись домой приблизительно в четыре тридцать, она все еще была взволнована своими размышлениями. Никаких признаков грузовика Риза не было, возможно, он даже и не знает, что она отсутствовала. Если же он по какой-то причине приезжал домой, то сразу по возвращении начнет задавать вопросы, а чего она никогда не станет делать, так это лгать ему. Отсрочка разговора о закладной отличалась от прямой лжи.
Удивительно, насколько она устала, и удивительно, что при этом она чувствовала себя хорошо.
Если она правильно посчитала, где-то в конце октября или в начале ноября у нее появится его ребенок. Это знание походило на большое внутреннее тепло, и Маделин никогда не хотела чего-то сильнее, чем разделить его с ним. Только тревога Риза о ранчо удерживала ее от разговора с ним, потому что она не хотела заставлять его беспокоиться о чем-то еще. Жесткие линии на его лице стали глубже, а глаза в эти дни обычно были мрачными, поскольку он терял все, над чем так тяжело и так долго работал. Как она могла обременить его новостью, что теперь им придется оплачивать еще и медицинские счета?
Как она могла не сказать ему?
Пока она переодевалась, ее усталость внезапно стала нестерпимой. Она сражалась с ней, зная, что пришло время готовить ужин, но мысль обо всем предстоящем сделала усталость еще тяжелее, и ее внезапно замутило. Маделин прошиб пот, и она слабо опустилась на кровать. Что за великолепное время для «утреннего недомогания» – именно вечером в тот день, когда она так нуждалась во всех своих умственных способностях! Она минутку посидела, и тошнота прошла, но усталость оказалась сильнее. Она никак не могла набраться энергии даже для того, чтобы спуститься вниз; на веки и на конечности навалилось изнеможение, давя и на то, и на другое. Маделин со вздохом растянулась на кровати, ее глаза уже закрывались. Только короткий сон; это все, в чем она нуждалась.
Там и нашел ее Риз. Вернувшись домой, он обратил внимание, что свет на кухне не включен, но прежде чем войти в дом, позаботился о вечерних хозяйственных работах. Кухня была пуста, без каких-либо признаков готовящейся пищи, а дом странно тих.
– Мэдди? – Когда никакого ответа не последовало, его брови обеспокоено сдвинулись, проложив складку на лбу, и осмотрев нижний этаж, он начал подниматься по лестнице. – Мэдди?
Он включил свет в спальне, она была там, свернувшись бочком на кровати. Она не пошевелилась, даже когда зажегся свет. Он никогда не замечал, чтобы она дремала днем, и тотчас встревожился. Не заболела ли она? Утром она казалась здоровой. Риз был грязен после рабочего дня, но это его не заботило, когда он сел на край кровати и перевернул ее на спину. Маделин была теплой под его руками, но не горячей. Он потряс ее, и беспокойство сделало его тон резким.