Особенно,... 
109 
При мысли об этом я испытала злую радость.
В этот вечер душа Янгхаара Каапо едва не покинула тело. В этот вечер я, глядя в безумные беспамятные глаза, умоляла бездну, в них живущую, дать Янгару сил. И та откликнулась.
– Ты… – Он произнес лишь это слово.
– Я, – ответила я, наклоняясь так, чтобы коснуться израненных губ.
Я не стану брать его кровь. Мне просто нужно знать, что Янгхаар Каапо будет жить.
Губы его были теплыми.
– Он был… забавным, да. – Кейсо сидел на корточках, с трудом удерживая собственное неповоротливое тело в равновесии. – Диким совершенно.
Перед каамом лежала груда еловых веток, которые он очищал от игл. Иглы складывал в высокую ступку, чьи стенки уже позеленели от травяного сока.
Я ломала освобожденные от игл ветки. Позже они отправятся в стеклянный шар, на дно которого Кейсо нальет воды, сыпанет белых крупинок, а затем, закопав шар в угли, будет сидеть всю ночь, поддерживая в очаге правильный жар. К утру в шаре останутся выплавленные ветки и желтая, тягучая, словно мед, жижа.
– Все думал, убить меня или не стоит.
– Зачем убить?
Кейсо добавит в жижу березового дегтя и синей глины, которая еще оставалась на дне холщового мешка, одного из многих, привезенных каамом.
– Просто так. У меня была лошадь, а у него не было.
– И это повод?
– Убивают и за меньшее. – Он тщательно перемешает смесь, цвет которой сделается бурым. Вонять она будет грязью. А Кейсо пухлыми пальцами будет втирать жижу в раны Янгара.
Только сначала повязки снять придется.
– А кроме лошади, сама считай: одеяло теплое, плащ, котелок, съестного немалый запас. – Он перечислял спокойно, с улыбкой. – И монеты при себе я имел.
– И ты позволял ему…
– Почему нет? Каждый сам выбирает свою дорогу.
Повязки приходилось размачивать, и снимала я их осторожно, но ему все равно было больно. Янгар выпадал из забытья. Он пытался отстраниться, отвести мои руки, не понимая, что его собственные закованы в колодки лубков. И шею вытягивал, хрипел.
А я старалась не поддаваться жалости.
Под повязками собирался гной, и раны, несмотря на все усилия каама, не спешили рубцеваться.
– Нет, убить себя я бы не позволил, но разочаровался бы, это да… – Кейсо, взвесив ступку в руке, ставит ее на колено. – А он предложил мне награду. Сам оборванец, но уверен был, что станет великим… Стал.
Тишина длилась недолго.
Трещало, обгладывая ветви, пламя. Поскрипывали ставни. И сама Горелая башня кряхтела, жалуясь на весеннюю сырость. Трехдневная оттепель подтопила ледяные оковы, и по стенам поползли первые талые слезы. Сырость пробивалась внутрь башни, и на ступенях появились лужицы. К рассвету они превращались в лед, но к обеду вновь истаивали.
– Первые свои честные деньги… – Кейсо искоса смотрит на меня, но я молчу, готовая слушать. И он кивает, отчего подбородков становится больше, они наползают друг на друга, как грибные наплывы на коре дерева. – Городок был… Побережье, гавань и бои, на которых любой выступить может. Он и полез, думал, что лучший боец. И был лучшим.
Он нежно касается стянутой повязками руки, которая – Кейсо этого не говорит, но я и сама понимаю – больше никогда не удержит меч. Каам сумел собрать кость. И саму руку сохранил, что уже чудо. Но пальцы раздроблены.
Разодраны суставы.
Всякий раз, начиная думать о том, что сделали с моим мужем, я почти теряла разум. И шкура прикипала к плечам, уговаривая поддаться этому гневу.
Убить.
Даже не его, но тех, кто…
Кейсо, остро ощущая это мое состояние, говорил. А я слушала.
– …И вот он получил горсть медяков. Целое состояние. – Кейсо улыбается воспоминаниям, которые светлы. – И все это состояние спустил на цепь. Такую, знаешь ли, госпожа медведица, солидную золотую цепь с мой палец толщиной.
Кейсо вытягивает пухлый палец с содранным ногтем. Его не пытали. Просто заперли. Просто собирались убить. А затем просто открыли дверь камеры, швырнули то, что некогда было моим мужем, и сказали:
– Иди.
И он ушел, только прихватил свои травы, благо не нужны они были Ерхо Ину, новому хозяину дома. Он и на лошадку расщедрился.
Сволочь.
– И в цепи той камни драгоценные. – Ступка елозит по колену, зеленый сок въедается в камень пестика. – Огромные такие лалы. А стоила вся эта красота ровно столько, сколько у него с собой было. И вот появляется он. Голодный, как обычно. В драных сапогах. В куртке, которая латаная-перелатаная, но зато с цепью. И собой горд неимоверно.
109 
