99 
Может быть, получится услышать выстрел.
— И сам род исчезнет. У него не может быть детей.
— А мои будут чудовищами! Такими же, как я сам.
Пальцы сжались, словно пытаясь нащупать отсутствующую рукоять. Сегодня же. Вернуться. Запереться в кабинете. Написать письмо для Дориана. Оставить инструкции. И… в висок ненадежно. Дуло лучше засунуть в рот, направив на заднюю стенку черепа.
Крыса вскарабкалась на плечо. А внизу уже толклись иные, числом не менее десятка. Они лезли друг на друга, огрызались, шипели и визжали, касались ног и норовили взобраться по щербатому кирпичу.
Наверное, крысы тоже слышали этот голос.
— Чудовище? Что чудовищного ты сделал? — теперь он был мягок. — Ничего, что противоречило бы натуре. Тебе ведь так долго твердили о том, кто ты на самом деле… только недоговаривали. Вспомни.
Воспоминание подсовывают. Но это же сон! Такой красивый правдоподобный сон.
— Настолько правдоподобный, что ты до сих пор его помнишь?
…руки в крови. Запах ее лишает Ульрика воли, заставляя покинуть укрытие. Он идет, медленно, борясь сам с собой, и останавливается лишь у самой кровати.
Женщина в ней слишком поздно замечает Ульрика и не успевает набросить простыню на тело.
— П-простите, — говорит он, глядя на ее руки.
— Зачем ты здесь? — этот голос непривычно хрипл, а глаза блестят ярко, как никогда. — День на дворе, а тебе не спится?
Да. И нет. Ульрик хотел пробраться в оружейную залу, но окна в ней оказались открыты, и Ульрик испугался и убежал, спрятавшись в ближайшей комнате.
— Непослушный мальчишка, — качает она головой и встает, такая большая и страшная. — Сильно обжегся?
Не очень. И уже не болит. Ну разве что самую-самую малость.
— Ничего, сейчас мы тебя подлечим. Стань в угол. Отвернись.
Ульрик подчиняется. Он думает лишь о том, что в комнате очень вкусно пахнет, и что ради этого запаха можно будет перетерпеть порку, которой точно не миновать. Бабушка не любит, когда ее беспокоят.
Бабушка разрешает повернуться и протягивает кубок.
— Пей. Давай, милый, одним глотком. Надеюсь, тебя-то не стошнит?
Ульрик пьет. Кровь вкусная. Много вкуснее той, которую ему подают за завтраком. Он пальцем выбирает все до последней капли, и бабушка не делает замечания.
Наоборот, она обнимает Ульрика и шепчет:
— Ты настоящий Хоцвальд. Ничего, мы постараемся справиться с этим. Правда?
Ульрик кивает. Ему хорошо. Ему еще никогда не было настолько хорошо. Он засыпает. А проснувшись, удивляется тому, сколь ярок и правдоподобен был сон.
— Этого не могло быть на самом деле! Не могло!
— Могло. Не веришь — пойди спроси. Теперь старуха скажет правду. На пороге смерти не лгут.
— Прекрати. Пожалуйста.
— Нет. Ты должен признать, что ты просто следуешь зову натуры. Волк может притвориться овечкой, но вряд ли он способен есть траву.
Крысиный писк стал невыносим, и Ульрик, сорвавшись с места, кинулся бежать. И бежал, не разбирая дороги, пока путь не преградила темная заводская ограда. Упершись обеими руками, он стоял, пытаясь отдышаться, глотая сдобренный золою воздух, сквозь горечь которого явственно проступал вкус крови.
— Эмили… почему Эмили?
Ответа не было. Но он и так знал: Эмили — ключ. Если ее убить, все изменится.
Он станет свободен.
— Глава 38. И снова о решениях, каковые требуют немалой силы духа
— Где ты был? — леди Фэйр изо всех сил старалась, чтобы голос ее звучал ровно. Джордж молча передал камердинеру цилиндр, перчатки и трость; отстранил Джорджианну, словно она была помехою и поднялся к себе. Леди Фэйр, наплевав на приличия, бросилась следом, но лишь затем, чтобы услышать, как в замке поворачивается ключ.
Несправедливо!
— Джордж! Я хочу поговорить! Я… — Джорджианна смолкла, поймав удивленный взгляд горничной. Следует взять себя в руки.
Сплетни пойдут. Сплетни уже ходят, обрастая подробностями. Скоро расцветут притворно-сочувствующими взглядами, выпустят шипы якобы случайных фраз, оплетут безысходностью, от которой средство одно — спрятаться.
Прятаться Джорджианна не умела. Вернувшись к себе, она достала из тайного отделения шкатулки письмо и, перечитав, фыркнула: лоретка была нагла.
Интересно, чего она хочет? Зачитать пафосный монолог о высокой любви? Или сразу потребует, чтобы Джорджианна исчезла? Станет грозить? Умолять? Насмехаться?
99 
