141 
— Когда напали хатты, я находился в разрушенной крепости и оказался в ловушке.
Домициан насторожился, словно гончая, почуявшая дичь.
— Значит, ты стал свидетелем этого мерзкого и наглого акта саботажа.
Слуга подал свежее вино и воду. Домициан сам смешал их в серебряной амфоре, нарочито громко стукая ложкой о края, и сделал солидный глоток не позаботившись о том, чтобы угостить своего первого советника. Его глаза горели ледяным огнем.
— Кто подстроил все это? Враг? Как ты думаешь, Юлиан, дружище? — тихо произнес он. — Или твое презрение ко мне столь велико, что ты решил взять дело в свои руки? Это ты лишил меня добычи?
Марк Юлиан решил, что негодование и праведный гнев будут его лучшей защитой.
— Черная неблагодарность! — возвысив голос, гордо воскликнул он, словно произносил речь в курии. — Я подвергаюсь опасности, чтобы ты мог, наконец, решить дело с Регулом. Меня чуть было не приканчивают на месте мародеры, которые дожидались конца схватки. И вместо благодарности за все то, что мне пришлось пережить, я слышу оскорбление, достойное уст такого тирана, как Нерон, но не твоих!
Именно тогда Домициан заметил в глазах Марка Юлиана какую-то странную отчужденность.
«Или я стал слишком мнительным, — подумал Домициан, — или Юлиан в самом деле выглядит как человек, которого со мной больше ничего не связывает. Могу поклясться, что обрублена какая-то невидимая нить между нами. В его глазах спрятано такое безразличие, холоднее которого только смерть».
Домициан смутно чувствовал неладное, и это встревожило его больше, чем он готов был допустить перед самим собой. Прежде он был уверен, что Марку Юлиану от него что-то нужно — наставлять его на правильный путь, помогать принимать правильные решения, поверять ему свои мысли и добиваться их понимания. В конце концов он домогался дружбы с Императором. И вот теперь Юлиан не искал у Императора ничего. У Домициана вдруг появилось страстное желание привлечь его к себе, вернуть, заманить обратно.
Домициан внимательно всматривался в лицо Марка Юлиана и гадал, возможно ли вдохнуть новую жизнь в их безвременно погибшую дружбу.
— Итак, — сказал он, — среди бездельников и негодяев, которые мне служат, затесался один благонамеренный и достойный человек. Я аплодирую тебе. Ты доволен? А теперь расскажи мне о ней.
— Она была высокого роста и крепкого телосложения. Амазонка, если это определение тебе больше нравится. Она одержима каким-то духом, а глаза ее горели какой-то животной хитростью. Еще у нее были грязные и нечесанные каштановые волосы, свисавшие до плеч. Эти варвары ведь не знают, что такое услуги брадобрея или цирюльника.
— Так она не была красива? С лицом прекрасным, как у нимфы Эгерии, с глазами Артемиса?
Марк Юлиан молил про себя богов, чтобы смятение чувств, вызванное появлением в его жизни Аурианы, не отразилось на его лице. Он чувствовал, как его душа сжалась в комочек при одном предположении о том, что грязные, похотливые глаза Домициана будут когда-то пялиться на нее. Он как можно безразличнее пожал плечами.
— Если есть такие, кто предпочитает в женщинах массивность, грубость облика и дикость — а именно это свойственно северным красоткам — то я могу положительно ответить на этот вопрос.
— Неужели ее вид был настолько свиреп?
— Пожалуй, нет. Просто она была преисполнена решимостью.
— Что же тогда заставило тридцать солдат трусливо бежать, покрыв себя бесчестием и позором и в конце концов сложить свои головы под топором палача?
— Предрассудок, и ничего больше. Я полностью уверен в этом. Им привелось слышать о ней много всяких россказней и небылиц, вот они и увидели в ней то, чего не было на самом деле. Она не метала молнии из глаз и не изрыгала изо рта пламя.
Домициан наклонился вперед. В его глазах появился какой-то особый, нездоровый блеск.
— Ты видел, как она наносила удары мечом?
Марку Юлиану было известно об увлечении Домициана боевыми единоборствами женщин. Поговаривают, что он частенько заставлял своих наложниц сражаться один на один деревянными мечами. Юлиан почувствовал, как в горле у него образовался странный комок.
— Нет, я не видел. Она спасалась бегством от лучников и совершила благородный поступок, взяв к себе на коня тяжело раненого варвара.
И тут до Марка дошло, что он инстинктивно пытается заставить Домициана изменить свое мнение об Ауриане к лучшему — все, что угодно, лишь бы смягчить его гнев, если она все же попадет в его лапы.
141 
