– А не могли бы вы найти приятеля для нее?
– Я здесь никого не знаю, – ответил Хейл. – Пойдемте. Я поведу вас завтракать, куда вам угодно. Все, чего я хочу, – продолжал он с жалкой улыбкой, – это побыть с вами вместе.
– Нет, – сказала толстуха. – Это невозможно. Не могу без подруги.
– Ну что ж, тогда пойдемте все вместе, – предложил Хейл.
– Это будет не очень-то интересно для Делии, – ответила толстуха.
Их прервал юношеский голос:
– Так ты здесь, Фред, – произнес он, и глаза Хейла встретились с серыми, жестокими семнадцатилетними глазами.
– Ну вот, – завизжала толстуха, – а говорит, что у него нет приятеля.
– Фреду нельзя верить, – произнес тот же голос.
– Теперь у нас будет хорошая компания, – продолжала толстуха. – Это моя подруга Делия, а я Молли.
– Рад познакомиться с вами, – сказал юноша. – Куда мы пойдем, Фред?
Делия в ответ заерзала и что-то пропищала.
– Я знаю хорошее место, – сказал юноша.
– А там есть пломбир?
– Там самый лучший пломбир, – заверил он ее серьезным безжизненным голосом.
– Я обожаю пломбир. Делия больше любит лимонад.
– Так пойдем, Фред, – сказал юноша.
Хейл встал. Руки его дрожали. Вот она – реальность! Юноша, рана, нанесенная бритвой, жизнь, вытекающая вместе с кровью и болью, а вовсе не эти шезлонги, не завивка перманент, не миниатюрные автомобили, описывающие дугу на Дворцовом молу. Земля закачалась у него под ногами, и только мысль о том, куда его могут унести, если он потеряет сознание, спасла Хейла от обморока. Но даже и тут природная гордость, инстинктивное отвращение к скандалу победили в нем все остальные чувства; стыд пересилил ужас, не позволил Хейлу громко закричать от страха и даже принудил его внешне остаться спокойным. Если бы юноша не заговорил снова, Хейл, может быть, и пошел бы с ним.
– Ну что ж, пошли, Фред, – сказал юноша.
– Нет, – проговорил Хейл. – Я не пойду. Я не знаю его. Меня зовут не Фред. Я в первый раз его вижу. Это какой-то нахал. – И он быстро зашагал прочь, опустив голову и теперь уже совсем потеряв надежду. Время его истекало; он хотел только одного: двигаться, оставаться на ярком солнце; и вдруг он услышал, как далеко на набережной поет хмельной женский голос, поет о невестах и букетах, о лилиях и траурной вуали – какой-то романс времен королевы Виктории; и он пошел на этот голос, как человек, долго блуждавший в пустыне, идет на мерцающий вдали огонек.
– А! Да это «одинокая душа»! – воскликнула Лили, и, к своему удивлению, он увидел, что она совсем одна среди пустыни шезлонгов. – Они пошли в туалет, – добавила она.
– Можно мне присесть? – спросил Хейл.
Голос его дрогнул, такое он почувствовал облегчение.
– Если у вас есть два пенса, – ответила она. – У меня нет. – Она засмеялась, и платье ее натянулось на пышной груди. – Кто-то стащил мою сумочку, – добавила она, – все мои деньги, до последнего пенни. – Он с удивлением взглянул на нее. – Да бог с ними, с деньгами, – продолжала она. – Но там были письма. Вор теперь прочтет все письма Тома. А эти письма такие страстные! Том с ума сойдет, когда узнает.
– Может, вам нужно немного денег? – предложил Хейл.
– Да нет, я устроюсь, – ответила она. – Кто-нибудь из этих славных парней одолжит мне десять шиллингов – сейчас они вернутся из туалета.
– Это ваши приятели? – спросил Хейл.
– Я встретила их в баре, – ответила она.
– Вы надеетесь, что они вернутся из туалета?
– Боже мой! Неужели вы думаете? – Она посмотрела на набережную, затем взглянула на Хейла и опять рассмеялась. – А ведь вы правы! Ловко они меня облапошили. Но там было только десять шиллингов… и письма Тома.
– Теперь вы позавтракаете со мной? – спросил Хейл.
– Я уже перекусила в баре, – ответила она. – Они меня угостили, значит, я все-таки выручила кое-что из своих десяти шиллингов.
– Ну, закусите еще.
– Нет, больше не хочется, – сказала она, раскинувшись в шезлонге так, что юбка ее поднялась до колен, открыв красивые ноги, и с каким-то плотским наслаждением добавила: – Какой чудесный день! – Она оглянулась назад, на сверкающее море. – Все равно они об этом пожалеют, да еще как! Там, где дело касается честности, я непреклонна.
– Вас зовут Лили? – спросил Хейл. Юноши не было видно, он исчез, Кьюбит тоже исчез. Вокруг не было ни одного знакомого лица.