– Прости меня.
Он спрятал свое лицо в ее волосах.
– Не говори больше ничего. Просто отдыхай.
Она молчала, чувствуя тепло его рук и потихоньку погружаясь в приятное оцепенение.
– Алекс?
– Да?
– Ты знаешь, иногда мне кажется, что я люблю тебя.
По его участившемуся дыханию она почувствовала, как он взволнован.
– Не говори этого. – Его голос звучал глухо и напряженно. – Ты будешь жалеть потом.
Но Кэтлин поняла, что она и так слишком долго закрывала глаза на очевидное, боясь сознаться в этом даже самой себе. Она теснее прижалась к Алексу, пытаясь отгородиться от жестокости этого мира, но лишь сильнее ощутила запах дыма, казалось, заполнивший все пространство вокруг нее.
Неужели Вазаро все еще горело?
14
– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила Челси, помогая ей подняться с колен. – Я могу чем-нибудь помочь тебе?
– Нет. – Кэтлин смотрела на гроб, опускавшийся в могилу. – Тут уже ничем не поможешь. Она ушла навеки. Все кончено.
Она смотрела на окружавшие ее знакомые лица: Жак, Пьер, Рене, много рабочих, несколько друзей Катрин из Пиццы. Джонатан Андреас не смог остаться на похороны, так как должен был сопровождать тело Питера Масквела в Западную Виргинию. Алекс присутствовал вначале, но сейчас она его не видела и вдруг резко ощутила свое одиночество.
Алекс взял на себя все хлопоты по организации похорон, отражая одновременно атаки репортеров, полиции, Интерпола и чиновников из правительства. Тогда всю первую ночь он так и провел с ней, утешая, когда она просыпалась от рыданий, и помогая снова заснуть. Теперь кошмары больше не мучили ее, боль ушла, уступив место какой-то странной отрешенности. Она двигалась и говорила точно во сне – и никто не в силах был вывести ее из этого состояния. И сейчас Кэтлин с трудом заставила себя стряхнуть оцепенение и обернулась к Челси:
– Спасибо. Ты прислала мне это платье и сумела прогнать репортеров с их камерами с кладбища.
– Платье действительно прислала я. Но что касается репортеров, то это заслуга Алекса.
Она взяла Кэтлин под руку, стараясь поскорей увести ее от могилы. Они направились к тяжелым, украшенным литьем воротам, ведущим с кладбища.
– Я собираюсь вернуться в госпиталь. С тобой все в порядке?
Кэтлин кивнула.
Они шли молча, каждая была погружена в свои мысли.
– Как только Мариза сможет покинуть госпиталь, я отправлю ее в Лос-Анджелес, – решительно сказала Челси. – У меня там хорошая охрана. Почему бы тебе не побыть с ней в госпитале до начала презентации?
Презентация. Челси рассуждала о рекламе духов так, словно ничего не случилось. Но Кэтлин знала, что это нереально, и не могла притворяться, поэтому она лишь выдавила из себя с трудом:
– Как ты добра. – На какой-то миг великодушие Челси помогло ей преодолеть апатию, но огонек оживления быстро погас. – Это все бесполезно. Мне… мне нужно вернуться назад, в Вазаро.
Челси покачала головой.
– Ради бога, ты не в себе, Кэтлин. На тебе лица нет.
– Мне надо. Ты можешь отвезти меня туда, прежде чем поедешь в госпиталь?
Челси помедлила и обреченно махнула рукой.
– Почему бы и нет? Вряд ли этот день может стать еще печальней.
Кэтлин смотрела с холма на руины усадьбы и почерневшие поля вокруг.
От оливковых и апельсиновых рощ остались лишь темные обугленные скелеты. Она уже видела все это несколько дней назад, но не могла тогда поверить своим глазам.
Она стояла теперь выпрямившись, лицом к этому черному кошмару и чувствовала острую боль и поднимавшуюся в ней холодную ярость.
– Ты не должна приходить сюда, – раздался голос Алекса совсем рядом с ней. – Неужели еще не достаточно? Ты была уже сегодня на одних похоронах.
– Мне надо смотреть на это. – Кэтлин не желала отводить глаз от черных полей. – Ты прав, это похоже на смерть… моего ребенка. Никто не имел права совершить такое.
– Должно быть, мы живем в отвратительном мире.
– Я никогда не думала так. – Кэтлин покачала головой. – Я всегда считала, что мы можем защитить наш мир от всего плохого, но, очевидно, заблуждалась.
Алекс шагнул к ней.
– Кэтлин, это еще не конец… – Он протянул руку.
– Не касайся меня.
Его рука упала.
– О’кей, я понял.
– Нет, ты не понял.
Он думал, что она будет упрекать его за жестокость, но Кэтлин не собиралась никого обвинять, кроме себя. Она просто не хотела, чтобы он снова воздвиг защитный барьер между ней и ее болью. Она не хотела расставаться с этой болью, поддерживающей ее решимость бороться до конца.