37 
Потеряв голову и не раздумывая больше о возможных последствиях своего поступка, Говард шагнул к кровати и, сдернув с нее одеяло, небрежно откинул его в сторону. Потом, не дожидаясь, пока Конни соскочит и убежит, упал на нее, прижав руками сопротивляющееся тело.
— Так как ты думаешь, чего я хочу? — переспросил он, глядя ей прямо в глаза. — Я хочу тебя, Конни! Хочу тебя с того самого момента, как вернулся!..
— Нет… — Ее отчаянный возглас был тут же заглушён жадным поцелуем.
Попытки Конни освободиться ни к чему не приводили, прижав ее тяжестью своего тела и вцепившись пальцами в волосы на затылке, Говард продолжал терзать неподатливые губы. Он изголодался по ней, этого нельзя было отрицать, но все же старался сдерживаться, хотя его язык уже проложил себе дорогу между ее зубов.
Это было райским наслаждением и одновременно адскими муками, подумал он, хотя воспаленный мозг был, казалось, не способен к разумной деятельности. От одной мысли о том, что под ним лежит гибкое тело Конни, кружило голову, рука его, скользнув вниз по шее, окончила свой путь на округлости ее великолепной груди.
Сердце Конни билось так же неровно и лихорадочно, как и его, а при одном прикосновении к груди тело ее охватила дрожь. Она как будто потеряла над ним контроль. Сосок под пальцами напрягся и набух.
И вдруг сопротивление прекратилось. Конни, казалось, поняла, что само тело предает ее, и, попытавшись ударить его в грудь, она лишь вцепилась в свитер и притягивает Говарда к себе. Губы ее раскрылись, и у Говарда возникло странное ощущение, будто он утопает в этом сладостно-чувственном теле. И вдруг вторая рука Конни скользнула ему под свитер и ниже — под резинку трусов.
Реакция Говарда была болезненной. Боже! Его охватила дрожь, хотя ему совсем не было холодно. Наоборот, он чувствовал себя будто в лихорадке. Рука, ищущая и наконец нашедшая подол ее ночной рубашки, тряслась от нетерпения. У него мелькнула мысль: долго ли сможет он выдержать подобное эмоциональное напряжение?
Теперь Конни уже отвечала на его ласки, ее тубы обмякли, с них срывались едва слышные стоны наслаждения, сводившие Говарда с ума. Знает ли она сама, насколько эти стоны провокационны? А тут еще и ее пальцы, поглаживающие его обнаженное бедро, — они доводили его до исступления.
Почувствовав под тонким сатином ночной рубашки гладкую кожу ее бедра, Говард сам застонал, а когда его рука скользнула ей между колен, ноги Конни судорожно сжались. Не будь он уверен в обратном, можно было бы подумать, что она делает это в первый раз, и в памяти его всплыли картины той давней ночи, когда он лишил Конни девственности.
Но сейчас ситуация была совершенно другой. Во-первых, они сами были другими людьми, а во-вторых, хоть Говарду и не хотелось признавать это, он брал ее против желания. И реакция на его ласки была чисто инстинктивной, отнюдь не вызванной эмоциями. Когда все будет позади, Конни опомнится и возненавидит его за содеянное.
Но какого черта, возразил он сам себе. Она до сих пор его жена, и никто не сможет упрекнуть его ни в чем. Кроме того, Конни явно хочет его, неважно, осознанно или нет. Ее тело полностью отдается ему, и, в конце концов, он тоже человек!..
Рука Говарда двинулась чуть выше, на этот раз не встретив сопротивления, и лишь когда она достигла низа живота, мышцы ее бедер слегка задрожали, но вместе с этим Конни не могла удержаться от того, чтобы не податься навстречу ему. Было ясно — совсем немного ласки, и она окажется на грани экстаза. Говард вновь содрогнулся, но на этот раз уже не от предчувствия дальнейшего. Паника, откровенная, элементарная паника заставила увлажниться его кожу и заледенила в венах кровь. Он не в состоянии этого сделать, не может дать ей то, чего она хотела. Недавнего возбуждения как не бывало. Это был момент полного унижения. Сев на кровати и обхватив голову руками, Говард ожидал упреков, которые неминуемо должны были последовать. О Боже, с отчаянием подумал он, что же с ним стало? Не мужчина, а совершеннейший импотент?
— Говард?..
В ее голосе не было слышно осуждения, но Говард и не стал дожидаться.
— Пойду приготовлю чай, — сказал он, резко вставая на ноги. — Нам обоим это не помешает.
— Подожди! — Конни села, спустив ноги на пол. — Я… в чем дело, Говард? — спросила она с беспокойством в голосе. — Мне показалось… Я сделала что-нибудь не так?
Говард помедлил. Он мог объяснить ей, в чем дело, признаться в том, что вина лежит на нем, что только теперь он начал понимать, насколько тяжело дались ему эти четыре года, но, испугавшись выставить себя полным идиотом, пошел на попятную. Это было невозможно, и Говард решил скрыть свой позор под маской гнева.
37 
