44 
Он по-прежнему сидел, глядя в потолок остановившимся взором, когда в дверь послышался настойчивый стук, и он встрепенулся, поднялся с кровати – осторожно, чтобы не разбудить Линдсей, – и открыл.
– Ксанте?
– Антониос, мама…
Лицо сестры было бледным, слезы текли по ее щекам. Сердце его замерло на миг, а потом опять начало биться тяжелыми толчками.
– Что случилось? – спросил он.
– Она проснулась ночью, стонала от боли. Мария вызвала врача. Но мне кажется… кажется…
Ксанте захлебнулась слезами, и брат обнял ее, пробормотав какие-то слова утешения, а потом вышел в коридор.
Комната матери была освещена лишь ночником, и в этом бледном свете лицо ее было особенно худым и больным. Антониос видел, что Дафна слабеет на глазах, но сейчас осознание ее страшной болезни ударило его с невероятной силой. Кожа на ее лице была натянула, глаза закрыты, и она едва дышала.
Напрягшись, Антониос подошел к кровати и присел на край.
– Мама, – произнес он мягко.
Веки женщины затрепетали, но глаза не открылись. Сердце сына вновь пропустило удар. Он взял мать за руку, замечая, каким тонким стало ее запястье, какими хрупкими были пальцы. Антониос молчал, не зная, что сказать: любые слова сейчас были бы лживы и неуместны.
Спустя некоторое время прибыл врач, и Антониос поднялся, глядя, как тот осматривает пациентку, измеряя ее пульс и давление.
– Ну? – сказал он, не в силах больше терпеть.
Спирос Таллос выпрямился и повернулся к молодому мужчине. Старый врач лечил их семью и повидал уже не одно поколение.
– Она умирает, Антониос, – мягко произнес он. – Но это не новость.
– С ней никогда ничего подобного не было, – напряженно ответил Антониос.
– Конец уже близко.
Нет, нет, кричало все в нем.
– Сколько осталось?
– Невозможно сказать.
– Предположите.
Спирос печально вздохнул:
– Может, дни, а может, недели. Будут хорошие дни и плохие, но теперь угасание пойдет быстрее. – Пожав плечами, доктор протянул к нему руки. – Мне жаль.
Молодой хозяин отвернулся, пряча от врача боль и слезы, жгущие глаза.
– Спасибо, – наконец сказал он, собравшись с силами. – Можно ей… как-то облегчить ее страдания?
– Конечно, – ответил Спирос и повернулся к Дафне.
Антониос взглянул на плачущую Ксанте и молча обнял ее.
– Я знаю, что это не должно стать шоком, – прошептала она, запинаясь. – Но я не могу.
Да, это было так. Ужасное горе. Антониос закрыл глаза, желая, чтобы рядом с ним оказалась жена. Но вместе с тем не хотелось расстраивать ее.
– Антониос, – послышался тихий голос.
Ксанте вынырнула из его объятий, и он поспешил к кровати.
– Мама.
– Я хочу… – Женщина судорожно сглотнула, задыхаясь.
Ксанте прижала кулак ко рту, а Антониос взял мать за руку.
– Не говори, тебе тяжело.
Она неистово затрясла головой.
– Я хочу видеть Леонидаса, – вымолвила наконец она.
– Позову его, – сказала Ксанте.
Спустя десять минут Лео вошел в комнату – растрепанный, с рубашкой, торчащей из джинсов. Он враждебно посмотрел на брата и, увидев мать, подошел и присел по другую сторону ее кровати, даже не сказав Антониосу слова приветствия.
– Мама, – начал он, взяв Дафну за руку.
Антониос начал вставать.
– Пойду, – пробормотал он, – оставлю вас вдвоем.
Дафна снова покачала головой:
– Нет, мне нужны вы оба.
Ни один из братьев не ответил, и мать соединила их руки.
– Между вами столько горя и боли, – сказала она медленно, тяжело дыша, слеза скатилась по ее щеке. – Вы должны примириться друг с другом, пока не стало слишком поздно. Пока я еще жива.
Леонидас крепче взял брата за руку. Можно было только догадываться, как ему хочется ее отдернуть, но ради матери они были готовы на все.
– У нас все прекрасно, мама, – успокаивающе произнес Лео.
Антониос презрительно сжал губы. Дафна, должно быть, разделяла мысли старшего сына, потому что она покачала головой.
– Нет, – прохрипела она. – Ты слишком долго злился на Антониоса – долгие годы, Лео. Пора это прекратить.
– Годы? – переспросил Антониос, бросая недоверчивый взгляд на брата.
– Не переживай за нас, – наконец произнес Лео после замешательства.
Дафна легонько рассмеялась, отчего сердце Антониоса сжалось.
– Ну а о ком же мне еще переживать? – спросила она. – Я знаю, что Эвангелос сделал с вами.
Антониос замер.
– Что ты имеешь в виду, мама?
Она повернула к нему лицо, искаженное болью.
44 
