Лёгкий, ненавязчивый романчик 
75 
— Не говорите чепухи, Эдвард, — сказала Франческа смеясь. — Никакое это не издевательство.
Он посмотрел на нее с любопытством и какой-то особой пристальностью. Уже через мгновение Франческа осознала, что сказала. Краска залила щеки. Она откашлялась.
— Простите меня. Я оговорилась совершенно случайно…
— Нет, — сказал он тихо, не сводя с нее глаз. — Прошу вас, не надо извиняться. Называйте меня по имени, Франческа.
Ее обдало жаром от этих слов. Реакция тела была мгновенной, инстинктивной, но, увы, не неожиданной для нее самой. Ее влекло к нему, влекло все сильнее с каждой их новой встречей, и она не могла не думать о том поцелуе, о том греховном, чудесном поцелуе. Порой все же Франческа находила в себе силы признать, что тем поцелуем она навлекла на себя беду, потому что теперь не просто вспоминала тот эпизод, она еще и думала о том, что могла бы соблазнить Эдварда. Или о том, что он мог бы ее соблазнить. Сейчас у нее не было времени для романа, и, уж конечно, она не могла завести роман с мужчиной его положения, который бы… который бы… О Боже, ей было бы куда легче удерживать в памяти аргументы против их связи, если бы он не смотрел на нее вот так. Она заставила себя улыбнуться, пытаясь скрыть то сильнейшее влечение, что горячило ее кровь.
— Как пожелаете, Эдвард.
Они продолжили путь. Франческа пыталась сосредоточить внимание на том, ради чего они сюда пришли, но ей уже стало ясно, что здесь им не удастся ничего узнать о Персевале Уоттсе. Собрание картин было великолепным, как бы она над ними ни подшучивала, но среди этих работ не было ни одной похожей на выполненные грубыми мазками мглистые пейзажи, которые она когда-то видела в художественной студии Персеваля. И все же уходить ей не хотелось. Эдварда, казалось, совсем не шокировали ее дерзкие предложения по поводу переименования картин. Напротив, он казался заинтригованным. Его рука не единожды ложилась на ее руку. Он провоцировал ее, и она осмелела. Она назвала один парадный портрет «Охочий до табаку», заметив, что этот парень с трубкой выглядит так, словно все на свете отдал бы за одну затяжку. Она объявила мужчину на одной из картин отъявленным негодяем, на что Эдвард заметил, что она опорочила Давида, избранного Богом царя. Они обменялись улыбками — виноватыми, но отнюдь не покаянными, и у Франчески захватило дух от ощущения, что она вытягивает Эдварда — за ушко, да на солнышко — из его мира, где властвует добродетель, в ее мир, где добродетель соседствует с пороком.
Ей было, за что его ухватить, — значит, и он не без греха. Отчего-то Франческу это совсем не отталкивало, а, наоборот, привлекало.
Они бродили по залам. В некоторых освещение было не слишком удачным, в других находилось так много картин, что их трудно было воспринять. Они разговаривали, и на этот раз беседа шла у них легко и гладко.
Франческа никогда не видела, чтобы Эдвард так много улыбался, и от этих улыбок у нее слегка кружилась голова, ее возражения Олконбери и Слоуну, все заверения в том, что ее с Эдвардом связывает лишь дело, поистрепались, как кружево. Она хотела видеть, как он улыбается, улыбается ей. Волнующая дрожь, которую она испытывала, когда он смеялся над чем-то ею сказанным, была так сладка, Франческа стремилась вновь и вновь испытать ее. И, что вернее всего, прямо под кожей, словно пульс, в ней билось желание увидеть Эдварда в агонии страсти.
Она уже почти забыла, зачем они здесь, когда Эдвард вдруг резко остановился. Ей ничего не оставалось, кроме как остановиться тоже, поскольку руки их были тесно переплетены, даже теснее, чем когда они вошли в эту галерею. Франческа подняла на него удивленный взгляд, и горло ее сдавил спазм. Эдвард с каменным лицом, не мигая, смотрел на женщину в противоположном конце зала. Франческа сразу поняла, что это за женщина.
Леди Луиза Холстон была красива. Светская хроника ничего не преувеличивала. Стройная и изящная, с волосами цвета сливочного масла, убранными в венец на макушке, с которого идеально правильными пружинками ниспадали завитки, Луиза Холстон была одета в сшитый по последней моде наряд, который идеально подходил ей по цвету и выгодно подчеркивал ее фигуру. Отсюда Франческа могла видеть только профиль этой девушки, но и он был близок к совершенству. Нос ее не был чересчур крупным, а подбородок чересчур острым. Она стояла, чуть склонив набок голову, любуясь висевшей перед ней картиной со столь же глубокомысленным видом, что и ее спутник, который, указывая на картину, что-то ей рассказывал.
75 
