Особенно,... 
92 
Ордебекская драма, забытая и ушедшая в тень на время имперского празднества, все же напомнила о себе, когда подали кальвадос.
— Эмери, что ты будешь делать с Мортамбо? — спросил Адамберг.
— Если ты вызовешь на подмогу своих ребят, мы обеспечим ему постоянную охрану из шести-семи человек в течение недели. У тебя найдутся подходящие люди?
— У меня есть женщина-лейтенант, которая одна стоит десяти мужиков, но она сейчас работает под прикрытием. Могу освободить одного-двух крепких ребят.
— А твой сын не мог бы нам помочь?
— Я не допускаю его к оперативной работе, Эмери. Он не получил необходимой подготовки и не знает, как действовать в опасной ситуации. И, кроме того, он только что отправился в путешествие.
— Вот как? Я думал, он готовит репортаж о прогнивших листках.
— Да, он этим занимался. Но ему позвонила девушка из Италии, и он отправился туда. Ты же знаешь, как это бывает.
— Еще бы! — отозвался Эмери, откинувшись на спинку кресла (насколько это было возможно в ампирном кресле с прямой спинкой). — У меня, как у всех, в свое время была масса приключений, но женщину моей мечты я встретил здесь. Когда меня перевели в Лион, она поехала со мной, хотя ей уже приелись наши отношения. Но я-то еще ее любил, я думал, она будет рада, если мы вернемся в Ордебек, в родные края, к старым друзьям. Поэтому я рыл землю носом, чтобы вернуться. А она, видите ли, захотела остаться в Лионе. В первые два года службы в Ордебеке у меня все валилось из рук. Потом я стал шляться по борделям в Лизьё, но без всякого удовольствия. Да, я ни в чем не похож на своего предка, друзья мои, если я вправе вас так называть. Из всех сражений, в каких мне довелось участвовать, я не выиграл ни одного. Если не считать нескольких задержаний, которые смог бы провести любой дурак.
— Не знаю, можно ли оценивать жизнь по таким критериям, как «выиграть» или «проиграть», — негромко сказал Вейренк. — По-моему, давать оценку собственной жизни вообще неправильно. Нам все время приходится так делать, но по сути это преступление.
— «Это хуже, чем преступление, это ошибка», — подхватил Данглар, повторяя фразу, которую Фуше якобы сказал Наполеону.
— Вот это мне нравится, — сказал Эмери и неуклюже встал, чтобы налить всем вторую порцию кальвадоса. — Нашелся топор, — объявил он вдруг. — Его перебросили через каменную ограду у дома Глайе, и он лежал в овраге.
— Неужто ты думаешь, — сказал Адамберг, — что, если бы один из братьев Вандермот решил убить Глайе, он взял бы для этого свой топор? А если, предположим, он все-таки убил его, то разве не было бы проще после убийства унести топор домой?
— Я тебе уже говорил, Адамберг: тот факт, что это их топор, можно истолковать двояко. Либо как доказательство невиновности, либо как очень хитрую попытку сфабриковать такое доказательство.
— Недостаточно хитрую для них.
— Я смотрю, они тебе понравились, да?
— Я против них ничего не имею. Ничего серьезного — на данный момент.
— Но они тебе понравились.
Эмери вышел из столовой. Вернувшись через несколько секунд, он положил на колени Адамбергу большую школьную фотографию:
— Вот, смотри, нам всем тут от восьми до десяти лет. Иппо уже очень высокий, он третий слева в последнем ряду. У него еще по шесть пальцев на обеих руках. Ты знаешь эту жуткую историю?
— Да.
— Мальчик в первом ряду, единственный, кто не улыбается, — это я. Как видишь, я их знаю не первый день. И могу тебе сказать: Иппо был настоящим бандитом. Ничего общего с тем милым мальчиком, которого он потехи ради изображал перед тобой. Мы все у него по струнке ходили. Даже я, хоть и был на два года старше.
— Он вас бил?
— Нет, у него было кое-что пострашнее кулаков. Он со своими шестью пальцами говорил, что он солдат дьявола и, если мы будем его доставать, с нами произойдут все несчастья, какие он только нам пожелает.
— А вы его доставали?
— Поначалу — да. Можешь представить себе, что это такое, когда среди сотни мальчишек появляется один шестипалый. В пять лет ему проходу не давали, издевались кто как мог. Что правда, то правда. Одна компания, которой верховодил Режи Верне, преследовала его особенно жестоко. Помню, Режи вколотил в его стул гвозди острием кверху, и Иппо на них сел. У него на ягодицах было шесть ранок, из них шла кровь, и все мальчишки умирали со смеху. А в другой раз его привязали к дереву и все по очереди помочились на него. Но потом Иппо вдруг словно проснулся.
92 
