— Не надо меня обманывать! — в ярости вскричал граф. — Я не так глуп, хотя я был готов поверить вам, когда вы сказали, что не имеете никакого желания ездить на приемы или балы, но предпочитаете оставаться дома. — Он ударил кулаком по столу. — Как я мог быть таким слепцом, таким глупцом, чтобы доверять вашему слову? Я думал, вы не такая, как другие женщины, но, оказывается, я ошибался.
— Но… я не… — попыталась возразить Орлена.
Граф перебил ее, воскликнув в бешенстве:
— Вы назовете мне имя этого человека, которому вы не только даете деньги, но, несомненно, и ваши губы, как вы дали их мне, а может быть, и ваше тело!
Девушка остолбенела. Благодаря мягкому нраву она очень редко выходила из себя, но теперь не выдержала и сверкающими глазами посмотрела в лицо графу.
— Как вы смеете говорить со мной в таком тоне! — воскликнула она. — Как вы смеете предполагать такое! Нет такого мужчины, на которого вы намекаете!
Граф встал.
— Я готов верить только своим глазам, — прорычал он. — Пятьсот фунтов! Это значительная сумма, Орлена, пятнадцатого и снова двадцатого. Вы назовете мне имя получателя, или я должен вытрясать его из вас?
Он угрожающе возвышался над ней, но на этот раз девушка не испугалась, а лишь рассердилась.
— Ваши подозрения совершенно беспочвенны, милорд, — отрезала она, — и прежде чем я дам вам объяснение, я бы хотела указать, что трачу свои собственные деньги. Даже как мой опекун вы не имеете никакого права вмешиваться.
— Я имею все права, — сердито возразил граф, — и я не позволю какому-то шарлатану, в которого вы, несомненно, влюблены, обобрать вас до нитки.
— Нет никакого шарлатана, — вспылила Орлена, — а ваши подозрения настолько оскорбительны, что у меня нет никакого желания объяснять вам мои поступки.
— Тем не менее вы их объясните!
Граф говорил так свирепо и с такой яростью в голосе, что девушка, хоть и была разгневана, была вынуждена подчиниться ему и сказать то, что он желал знать.
— Хорошо, милорд, я расскажу, на что я потратила эти деньги, — заявила она. Ее голос был по-прежнему сердитым, а в глазах сверкал вызов. — Пятнадцатого мая, рано утром, мы с Николь поехали в церковь Святого Иакова в Вестминстере.
Граф поднял брови. Чувствуя, что он не верит ей, Орлена яростно продолжила:
— Если вам интересно, я пошла в церковь, потому что хотела вознести благодарственную молитву за ту доброту, которую видела с тех пор, как приехала в Лондон, и от вашей матери, и от вашей светлости. Не думаю, что вы поймете, но именно это я хотела сделать.
На лице графа застыло выражение циничного неверия, но Орлена продолжила свой рассказ:
— Когда я вошла в церковный дворик, я увидела лежащий на дороге узел тряпья. Присмотревшись получше, я обнаружила, что это ребенок лет трех, который казался мертвым. Он был такой худенький, такой истощенный, что невозможно было поверить, будто в нем еще теплится жизнь. — Орлена помолчала, вспоминая, как потряс ее вид ребенка, и после минутной паузы заговорила вновь: — Я отнесла его в церковь и нашла викария. Тогда-то я и узнала, что для него в этом нет ничего необычного. Он дюжинами находит детей возле церкви Святого Иакова, мертвых на улицах или лежащих в церковном дворе. — Голос девушки стал таким же уничтожающим, как до этого голос графа: — Титулованные аристократы вроде вас, очевидно, не замечают, что происходит в Лондоне, и не интересуются докладами о страдании детей, которые показал мне викарий. — Орлена глубоко вздохнула. — Вы знаете, что половина детей в работном доме при церкви Святого-Мартина-в-Полях умирают каждый год? И то же самое относится к работному дому, принадлежащему церкви Святого Георгия на Гановер-сквер, где венчается бомонд. — Ее голос задрожал. — Никому до них нет дела, и хотя в Парламенте не раз произносились речи на эту тему, я сомневаюсь, что ваша светлость дали себе труд прислушаться к ним.
Граф молчал. Орлена отошла от стола и встала, слепо глядя в сад сквозь выступившие на глазах слезы.
— Прихожане церкви Святого Иакова — единственные, кто пытается что-нибудь сделать, — продолжила она. — Они помещают детей своего прихода не в работные дома, но в тщательно отобранные коттеджи на Уимблдон-коммон. — Девушка снова помолчала, пытаясь совладать со своим голосом. — Няньке платят три шиллинга в неделю за каждого из пяти или шести порученных ей детей, и выплачивают премию, если дети пребывают в добром здравии. — С трудом сдерживая слезы, Орлена добавила: — Надо ли говорить, что, поскольку денег у прихода очень мало, они могут заботиться лишь о сравнительно небольшом числе детей? Я дала викарию пятьсот фунтов, а потом, вернувшись сюда, я подумала, что была… такой же скупой… как папа. — Она развела руками. — Мне достаточно было посмотреть на этот дом и его обстановку, чтобы понять, что сотни — а возможно, тысячи — детских жизней можно было бы спасти на то, что тратится на картины, мебель, еду и слуг. И мне стало стыдно, что я имею так много, когда они так… мало. Поэтому я вернулась туда на следующей неделе и… дала викарию еще… пятьсот фунтов.