101 
Мадам Тайлер велела Айрин накраситься, нарядиться и быть готовой принять «ухажеров».
— Шестеро за ночь. Не думай, это немного, другие девочки обслуживают не менее дюжины мужчин, — жестко произнесла она.
Айрин смотрела, не мигая. Она еще не знала, что отныне далеко не каждый способен вынести ее пристальный беспощадный взор.
— Только не говори, что ты непорочна! — занервничала хозяйка. — Твой взгляд не дает обмануться.
Когда к ней вошел первый солдат, Айрин невольно сжалась на соломенном ложе. У нее не было плана действий, она знала лишь свою цель.
Мужчина в синей форме видел перед собой бледное женское лицо и зеленые, будто болотная ряска, глаза, взгляд которых показался ему неотступным, непокорным и дерзким. Это разозлило солдата, ибо он привык к повиновению.
Сейчас рядом находился противник, с коим было глупо сражаться всерьез, но которого стоило унизить, дабы он знал свое место.
Грубая рука с въевшейся в поры грязью жадно скользнула под юбку Айрин, а низкий голос неумолимо произнес:
— Раздвинь пошире ноги, крошка, сейчас я тебя отделаю. Надеюсь, тебе понравится!
— Отделать и я могу. Раскрой пошире рот, парень: клянусь, ты не будешь в восторге, но на это мне наплевать!
Солдат в самом деле открыл рот — от изумления и неожиданности — и тут же ощутил твердое, мертвенно-холодное прикосновение стали к языку и нёбу. Засунув ствол поглубже, Айрин приказала:
— Вставай и иди на улицу. Веди меня к коновязи.
Она быстро вытащила револьвер изо рта солдата, но тот не успел пикнуть, как ствол уперся ему в бок.
Он натянул штаны и спрыгнул на землю. Айрин не отставала. Она не позволила мужчине застегнуть пояс, и его оружие осталось в фургоне. Зато сама успела прихватить приготовленную заранее сумку с провизией и теплую суконную накидку.
Увядшие травы развевались по ветру, уныло шелестя во тьме; под ногами чавкала глина. Сырой воздух холодил кожу; над землей нависли плотные неподвижные облака.
— Куда это ты направился, Билл? — бросил один из солдат.
Почувствовав, как револьвер воткнулся ему между ребер, Билл выдавил:
— Решил прогуляться.
В ответ послышались глумливые шуточки. Откуда-то доносились взрывы смеха и пьяная болтовня. Солдаты грелись возле костров, похожих на огромные огненные цветы, распустившиеся в кромешной тьме.
Возле коновязи было пусто и тихо, лишь сонно всхрапывали и изредка беспокойно переминались лошади. Часовой привстал было, но успокоился, узнав сослуживца, идущего рядом с девушкой.
Несколько лошадей стояло под седлом; Айрин подошла к крайней из них и сунула ногу в стремя.
Очень давно, еще в Ирландии, когда отец брал лошадь у кого-то из односельчан, дабы вспахать небольшое поле, он сажал на нее Айрин. То был смирный деревенский мерин, которого Брайан О’Келли, пока его дочь восторженно царила над пешим миром, вел под уздцы. Потом, в Темре, она ездила верхом вместе с Аланом, и все же они никогда не пускали лошадей вскачь.
Выбора не было: Айрин рывком перекинула тело на спину коня и ударила его пятками по бокам.
Послышались возмущенные, испуганные крики, раздались судорожные выстрелы, но ни одна пуля не задела Айрин.
Конь понесся во тьму очертя голову, не слушая неопытную всадницу, угрожая сбросить ее на землю. Айрин взвизгнула от страха, а после исторгла длинное ругательство, какое слыхала еще в Ирландии. В ее отчаянном голосе зазвучал металл, и бег лошади неожиданно выровнялся.
Она ехала через темные покинутые поля, и проглянувшая сквозь тучи луна шаг за шагом следовала за ней. Резкий ветер проникал сквозь одежду, но Айрин не чувствовала холода. Ее лицо горело, а тело прошибал горячий пот.
Она остановила лошадь, лишь окончательно убедившись, что за ней нет погони.
Вдалеке вздымались в небо стены какого-то строения. Вероятно, то был заброшенный дом, каких немало попадалось на пути. Айрин подъехала поближе и спешилась.
Это была небольшая бедная ферма, стоявшая в стороне от дороги и не представлявшая интереса для армии Шермана. Однако ее обитатели покинули родной кров из страха перед разрушением и смертью.
Айрин привязала лошадь к изгороди и вошла внутрь. Когда ее глаза привыкли к темноте, она смогла разглядеть очертания мебели и вещей, сваленных в кучу из-за спешных приготовлений к отъезду.
Тишина дома была давящей, неподвижной: молчание брошенного очага, в котором еще теплилась зола, забвение могилы, где погребены недавние чувства.
101 
