Особенно,... 
19 
Они часто говорили с ним об отце. Он иногда даже получал от него почтовые открытки с видами каких-то больших и неинтересных городов. Они читали их ему, но фразы, формальные, не дающие пищи воображению, почти ничего для него не значили.
— Открытка от твоего отца, — весело говорили они, слишком весело, как будто пытались внушить ему важность этого события. — Ну разве это не приятно? Он всегда думает о тебе, помни это!
— Почему?
Односложное слово бросало вызов, и они, уставившись на него, обдумывали ответ.
— Почему он думает о тебе? Потому что он очень любит тебя, дорогой мальчик. Ты ведь знаешь, что твой папа любит тебя, да?
— Тогда почему он не приедет повидать меня?
— Ну, Роберт, мы так часто объясняли тебе это. Твой папа за границей. Он очень много работает, зарабатывает деньги, чтобы заплатить за твое образование и за все те хорошие вещи, что у тебя есть. Он скоро должен вернуться домой, ну а пока он думает о тебе. Ты счастливый мальчик, потому что имеешь такого доброго папу… очень счастливый мальчик!
Он размышлял, почему он такой счастливый, пытался найти хоть какое-то оправдание этому утверждению, но всякий раз терпел неудачу.
Так тянулись годы, и его одолевала ненависть к серому каменному дому с убогим заброшенным садом.
Он ненавидел школу, которую посещал, где ребята смеялись над ним, потому что ему не позволяли участвовать в их играх.
Он ненавидел свою одежду, отличавшуюся и по виду и по покрою от той, что носили другие мальчишки, Он ненавидел двух чопорных теток, старых дев, единственных родственниц, которых он знал.
Чем старше он становился, тем больше понимал, что их антипатия к нему почти так же сильна, как и его к ним. Он знал, что их охватывает дрожь отвращения каждый раз, когда он шумно врывается в холл.
Он знал, что они прислушиваются к звукам, которые он издает, топая вверх по лестнице в свою крошечную комнатку под самой крышей.
День тянулся за днем. Дни, серые и бесконечные, казалось, складываются в тоскливую вечность, вытягиваются в длинную цепочку из наказаний, угроз и религиозных наставлений.
Затем внезапно наступил конец. Последние несколько месяцев он уже чувствовал, что что-то назревает. Разговоры резко прекращались, как только он входил в комнату, лица становились жестче, а голоса ворчливее.
Он был уверен, что «она» вновь как-то связана с этим. Он даже уловил обрывок разговора: «Она завела судебное дело. Разумеется, нет шансов, что она его выиграет, но попытается сделать все возможное!»
Больше он ничего не услышал и принялся размышлять, что бы это могло значить. Лично с ним ничего не случится, с ним ничего не сможет произойти никогда!
Однажды он возвратился из школы подавленным и угрюмым — ребята из класса уезжали с разрешения родителей на пикник. Роберт знал, что ему не позволят поехать.
Рывком распахнув калитку сада, он медленно, очень медленно зашагал к входной двери. Поднял руку к звонку и вдруг услышал шум проезжавшей мимо машины. Он обернулся. К его полному изумлению, автомобиль остановился у их калитки.
Из машины выскочил лакей, и, когда он открыл дверь, Роберт увидел женщину. Открыв рот, он стоял и смотрел, как она выходит из машины. Он не помнил, что когда-либо прежде ее видел, но с первого взгляда на нее сердце забилось сильнее и его охватило странное возбуждение.
Она была очень красивой, эта незнакомая леди, которая шла в его сторону по узкой тропинке сада. Для Роберта она была красивее всех женщин, которых он видел в своей короткой жизни. Не очень высокая, в шляпе с перьями и в изумительно элегантном платье, она казалась ему богиней.
Женщина подошла совсем близко, а он по-прежнему стоял не отводя от нее глаз даже сейчас, когда она сама на него смотрела. И прежде чем она заговорила, он уже все понял.
— Роберт! Ты ведь Роберт, да? — задала она вопрос и поняла ответ по выражению его лица. Женщина опустилась перед ним на колени и обвила его руками. — О, мой дорогой… мой дорогой, мой родной мальчик… наконец… наконец!
Он чувствовал ее прикосновение, мягкость ее рук и сильный изысканный аромат духов, который, казалось, обволакивал его.
— О, мой дорогой! — не могла остановиться женщина, и щека, прижатая к нему, вдруг стала мокрой.
— Что все это значит?!
Голос заставил их обоих вздрогнуть, и они одновременно повернули головы. Дверь в дом была открыта, и они стояли там, обе седые, старые, съежившиеся и бесконечно мрачные и злые от своей беспомощности.
19 
