Особенно,... 
47 
— Я никогда не смогу отдать Мэй чужому мужчине!
— Князь прикажет казнить тебя. И твоя женщина все равно достанется ему.
Кун, пошатываясь, вышел на улицу. Лунный свет наполнил ему сверкающее лезвие меча. Белый цвет — цвет безнадежности, смерти, разрушительной пустоты.
— Идем, Мэй, идем домой. Нас никуда не выпустят.
Девушка была похожа на изваяние. Она смотрела на мужа без слез и испуга.
— Я должна пойти к князю?!
— Нет, никогда, ни за что! — этот вопль, казалось, вырвался из сокровенных глубин его души.
В нем бушевала такая сила, что у него перехватило дыхание, и кровь забурлила в жилах. И все же пока он был вынужден бездействовать.
Кун и Мэй вернулись в дом, который отныне показался им чужим, и до рассвета сомкнули глаз. За ними никто не пришел.
Они сидели друг против друга, не зажигая света, — два бледных, тонких, как молодой месяц, профиля, — и молчали. Шпилька, косо торчавшая из прически Мэй, была похожа на нож.
Убить ее, чтоб не досталась другому, а после лишить жизни себя? Гордые люди поступали именно так: Кун слышал об этом от Юйтана Янчу. Самоубийство считалось признаком не малодушия, а мужества.
Тонкая рука, отводящая со лба прядь волос, изящный овал лица, чуть припухлые губы, очертания напоминавших тяжелые плоды грудей под тонким шелковым платьем, крутые бедра, обжигающие ладони, словно бока наполненной горячей влагой чаши. Kун знал, что Мэй примет все, что он решит, но он никогда не осмелился бы уничтожить такую красоту. И не мог убить себя, потом что тогда она бы осталась совсем одна, без надежды, без защиты.
Он первым нарушил молчание:
— Сейчас я мечтаю только о том, чтобы завтра никогда не настало.
— Почему?
— Потому что утром мне придется пойти к князю. Я обязан явиться на службу, а еще я должен показать ему, что не испугался. Это правда. На самом деле я боюсь только за тебя. Кто может тебя укрыть? Какой человек пойдет против воли князя!
— Асян, — сказала Мэй, — вот кто может меня спрятать!
— Втайне от Дай-ана?!
— Думаю, если я расскажу ей правду, она не откажется помочь. В любом случае больше мне не к кому обратиться.
— Тогда на рассвете ступай к ней. Постарайся, чтобы тебя никто не увидел, — промолвил Кун и взял ее лицо в ладони. — Мэй! Если сумеешь, беги отсюда, беги подальше, так далеко, как только сможешь!
— Ты хочешь сказать, что мы навсегда расстанемся?!
— Нет, — ответил он, уверенный в том, что встреча с князем станет свиданием со смертью, — мы обязательно свидимся. Мы шли по жизни совершенно разными дорогами и все же смогли соединиться. Я непременно тебя найду.
И мысленно добавил: «Не в этой, так в следующей жизни».
— Почему это случилось с нами? Какую ошибку мы совершили?!
— Разве что слишком любили друг друга?
Мэй разрыдалась, и тогда Кун сказал:
— Не плачь. В прежние времена маньчжурские жены приносили клятву мужества. Теперь такого обычая нет, и все-таки я призываю тебя хранить спокойствие и твердость духа.
Мэй кивнула. Хотя она видела, что Кун покидает ее с тяжелым сердцем и без надежды в душе, ее лицо не выдало ни намека на горе и плечи не поникли. Лишь слезы блестели в глазах, будто утренняя роса в чашечках хрупких цветков.
Напоследок он промолвил:
— Без тебя я не смог бы жить той жизнью, которой жил, без тебя она не имела бы смысла. Только ты могла внушить мне веру в будущее и мужество ни о чем не жалеть.
Окруженный свитой, князь встретил его во дворе. Арвай стоял, скрестив руки на груди, и на его лице играла издевательская улыбка.
— Ты единственный осмелился ослушаться меня. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
— Что я свободен, и у меня нет хозяев. Я подчиняюсь только сыну Неба и не выполняю грязных приказов бесчестного человека.
Все, кто это слышал, замерли в изумлении. Кун поймал потрясенный взгляд стоявшего в толпе Дай-ана, а после услышал вопль князя:
— Взять его! В застенки, к палачу! Снять живьем кожу, а после разрезать его на куски и бросить собакам!
— Ты, сам собака! Боишься решить дело в честном поединке! — воскликнул Кун, вынимая меч.
Слуги князя окружили его, как рой пчел, а он рубил направо и налево. По его телу пробегал жар, его сверкавший на солнце меч пускал в глаза нападавших слепящие блики, а взор разил не хуже клинка. Если истина не рождается в любви, она рождается в битве. В эти мгновения судьба деревенского мальчишки Куна была похожа на тонкую надорванную ниточку, зато в нем заново родился сын маньчжурского князя Киан Янчу.
47 
