Особенно,... 
211 
Но прежде всего я не могу их накормить. Мне нужна провизия, чтобы кормить людей, идущих на Иерусалим. Спросите Леопольда, может быть, у него остались колбасы. Разумеется, нет… Эссель использовал их для лечения язв — странная вещь, но, клянусь распятием, помогает. Перебьем их всех, отрубим им головы… Теперь мы можем идти вперед. Вперед, вперед, за Гроб Господень! Вы идете? Я пообещал Филиппу уложить там его игрушку, подарок Иуды! Подобно серой лошади… В следующий раз я возьму с собой запасных лошадей, сотни лошадей. Не могу видеть пеших рыцарей в доспехах, беспомощных и бесполезных… И неотступная жажда… Я знаю, от жажды страдают все. Безводная страна… Говорят о молочных реках и медовых берегах, но то и другое не годится при жажде, лучше всего вода. Блондель, запомни мои слова: от того, что ты пьешь, у тебя сгниют кишки. Что до меня, так я готов пить лошадиную мочу. Только бы нам найти тот колодец, так ясно обозначенный на карте… Воды!..
Беренгария в очередной раз поднесла к его губам кружку.
Так продолжалось всю ночь и следующий день. Апрельское солнце заливало шатер, внутри становилось жарко и душно. Расползался запах гниения.
Приехал Эссель, бережно державший в руках миску, наполненную чем-то вроде голубой плесени. Он велел нам отойти от кровати, и я увела Беренгарию со словами: «Тебе пора поесть и попить, ты должна беречь силы». Она безучастно проглотила все, что я ей дала. Я попыталась положить ее ноги на табурет, потому что от долгого сидения в одном положении ноги и лодыжки у нее распухли и отеки почти свисали с краев башмаков. Но она сразу же пошла обратно и стала ждать у входа в шатер, пока не вышел Эссель.
Он плакал.
— За мной слишком поздно послали. А хирург оказался просто мясником. Ему следовало бы отрубить правую руку, чтобы он больше не калечил людей! — Он, спотыкаясь, отошел, утирая рукавом слезы.
Был еще один день, и еще одна ночь. Еле передвигая ноги, я то входила в шатер, то выходила оттуда, но Беренгария неотступно сидела у постели. Слабый невнятный голос умолк, и Ричард тихо лежал с закрытыми глазами. Капеллан с вином и облаткой был наготове, не спуская с него глаз в ожидании короткого прояснения сознания, что часто случается перед самым концом.
Я вошла с хлынувшим в шатер светом восхитительного утра, звеневшего пением птиц. Точно таким же утром Беренгария уезжала из Эспана к Ричарду. Я принесла ей крепкого горячего поссета и умоляла выпить.
Ричард открыл глаза. Всегда немного выпуклые, блестящие, голубые, теперь они были темными, унылыми и запавшими. Но взгляд был осмысленным. Он смотрел на нас, по-видимому, едва узнавая, и молчал. Молчали и мы, хотя Беренгария наклонилась вперед, чтобы он мог лучше ее видеть. И тогда он прошептал:
— Моя мать… Я должен многое сказать… матери.
— Она в пути, едет сюда, — сказала Беренгария. Так ли это было или нет, я не знала. — Но здесь я, Ричард. Я могу передать ей все, что вы пожелаете.
Невнятный, слабый, но сравнительно оживленный в бреду голос Ричарда стал теперь очень тихим, с трудом вырывавшимся из горла:
— Тогда скажите ей… пусть будет Иоанн… не Артур. Если бы Констанция доверила его мне, я бы обучил его всему… но неопытный ребенок… едва оторвавшийся от материнской юбки… не сможет устоять… перед Иоанном Искариотом и Филиппом Искариотом… Иоанн, вы понимаете, Иоанн.
— Я понимаю, Ричард.
Теобальд, с целеустремленностью, свойственной хорошим священникам, шагнул вперед и проговорил:
— Милорд…
Но, озарившись вспышкой былого огня, Ричард сказал:
— Всему свое время. Сначала надо уладить дела с миром. Позовите ко мне Маркади… и того парня, что пустил поразившую меня стрелу… Это не Анна Апиетская прячется там, в тени?
Я шагнула вперед. При моем приближении он опустил веки и умолк, словно собирался с силами. Потом, не открывая глаз, проговорил:
— Она доверяет вам… и правильно делает. Вы сильная… опытная. Иоанн ее обманет… сборы с оловянных рудников… Берегите ее. Вы умеете считать и писать. — Он задохнулся. — Если бы было больше таких женщин, как вы…
Мой мозг пронзила мысль о том, что я умею считать и писать потому, что никогда не исполняла функции женщины… и потому, что мужчина, просвещенный больше других мужчин, решил сделать меня свободной. Мне никак не льстило то, что мне могли доверить дела, касавшиеся сборов с рудников. Любая женщина, достигшая четырнадцати лет, принявшая на себя заботу о своем имуществе и доходах, должна быть, как он сказал, сильной и опытной. Но он умирал, и сейчас было не время для таких мыслей. И я торжественно ответила ему:
211 
