42 
– Я позвонила не для того, чтобы получить твое одобрение. Я позвонила, чтобы дать знать, что со мной все в порядке и меня любят.
– Любят? – с сарказмом переспросила королева.
– Да, любят, – твердо проговорила Лейла. – Джеймс любит меня.
– Он тебе это сказал?
– Да, сказал.
– Он сказал это перед тем, как ты раздвинула ноги, или во время… процесса? – поинтересовалась ее мать, и Лейла зажмурилась от обиды. – Потому что он не любит тебя, глупая. За что тебя любить?
– Просто любит, и все.
– Но почему?
Она не смогла ответить сразу, поэтому повторила слова Джеймса.
– Я буду прекрасной матерью…
– О да! Но ты мне не дочь, как я уже сказала. На стене больше нет твоего портрета.
Лейла вспомнила коридор и портреты на стенах. Родители выбросили ее из своей жизни.
– Не беспокойся за нас, – продолжала королева. – Во дворце без тебя стало лучше. Твой отец снова начал совершать прогулки в саду, чего он не делал со дня смерти Жасмин. Я тку новый гобелен. Кажется, даже слуги стали чаще улыбаться. Нам всем гораздо легче без тебя.
Вернувшись домой, Джеймс нашел Лейлу в постели. Он хотел сказать, что она как раз там, где ему хотелось бы ее видеть, но обратил внимание на ее лицо. Оно было таким же белым, как его рубашка.
– Лейла…
Она тряхнула головой. Говорить она не могла.
– Что-то с ребенком?
Лейла снова тряхнула головой, пытаясь вспомнить, как работают голосовые связки.
– Я… разговаривала с матерью… – Это было все, что смогла выдавить Лейла.
– Когда?
Она не ответила, но Джеймс все понял. А он-то думал, что обидел ее, когда она не ответила на его шутливое сообщение. После двухчасовой лекции Ману на тему «Оскорбительное поведение Джеймса Чатсфилда» он был в этом уверен. Но теперь все встало на свои места.
Лейла находилась в таком состоянии, вероятно, несколько часов. Она лежала в постели наедине со своей болью.
– Уйди, – попросила она.
– Не могу.
– Пожалуйста.
Джеймс отправился в кухню и нашел несколько пакетиков зеленого чая, который только приблизительно можно было считать травяным, и немного меда, наверняка – от неправильных пчел.
– Как мило, – сказала Лейла, сделав глоток горячего чая.
– Увы, в моих запасах не нашлось апельсинового меда. Завтра утром нам придется отправиться в специальный магазин товаров для Лейлы.
Было больно смотреть на ее тщетные попытки улыбнуться его шутке.
Через пять минут Джеймс разделся, забрался в постель и обнял Лейлу. Просто обнял. Секс тут не помог бы.
Не оставляй меня, хотелось сказать Лейле.
Не делай мне больно.
Не возвращайся домой с запахом чужого парфюма.
Даже если ты не любишь меня, не дай мне догадаться об этом.
Слова матери были не просто оскорбительны – они раздавили Лейлу, и она больше не знала, чему верить.
Рука Джеймса лежала на ее животе – вот причина, по которой он не бросает ее.
– Она назвала нашего ребенка грязным ублюдком, – наконец выговорила Лейла.
– О, извини! – сказал Джеймс, по ее мнению, слишком громко.
Но, ощутив, что ребенок зашевелился, она поняла, кому это было адресовано.
– Думаю, кто-то почувствовал себя оскобленным, – заметил он, когда ребенок толкнулся ножкой еще раз. Джеймс ладонью мягко помассировал ее живот. – Скажи своей маме, что мы все уладим – я женюсь на тебе в любой день, когда ты захочешь.
– Это ты не в силах уладить, – вздохнула Лейла.
«Во всяком случае, я могу попробовать поговорить с Зейном», – подумал Джеймс.
Этой ночью Лейла опять плакала.
Утром он встал и быстро оделся. Ему не хотелось еще раз опоздать на встречу с Ману.
– Сегодня я опять занимаюсь переговорами, – предупредил он Лейлу. Вечером Ману должна была улететь. – С тобой все будет в порядке?
– На два часа назначено ультразвуковое исследование, помнишь?
– Конечно, помню. – Он на мгновение прикрыл глаза. – Встретимся в клинике без десяти два.
«Он забыл», – подумала она.
Джеймс колебался. С одной стороны, ему хотелось рассказать Лейле о своих планах, но, с другой – он боялся обнадеживать ее.
Каменное лицо Ману, ждавшей Джеймса в холле отеля, подтвердило его опасения.
– Какого черта! – бросила она ему, вместо приветствия, и сунула в руку газету.
На первой полосе был помещен снимок их поцелуя в Центральном парке. Хуже того, словно увертюра к симфонии, его рука покоилась на груди Лейлы.
– Я и предположить не мог…
42 
