Спрятавшись в тени навеса, мы с Алиной и Арисом несколько часов кряду вычитывали списки с именами и умениями колдунов. Имя «Карина» встречалось там всего шесть раз, но ни одна не носила фамилию «Дмитриева». И все же до темноты, оббегав палатки, мы нашли всех шестерых Карин. Была там одна бойкая старушка-гадалка, две девочки-школьницы, младенец и две молодые женщины. Сестры Горыныча среди них не оказалось.
– Помнишь, хутор Хмельки сразу за Верешем? – Леон разложил на столешнице карту. – Вот тут. Мы разбили лагерь рядом с ним, и людей там не меньше – тысячи две точно будет. Поедем туда, как только отец вернется. Я собирался раньше, да вот, пришлось задержаться… Твоя сестра, наверняка, попала туда.
Арис кивнул, соглашаясь, но долго еще сидел над сшитыми листами, щуря усталые глаза.
* * *
Посреди луга горели костры – много-много. И от них было светло, словно солнце еще не спряталось за спиной лесистого холма на западе. Зарево отражалось в реке, а небо мутновато-черное, казалось далеким-далеким.
На ужин сварили в огромных котелках кашу. Нельзя сказать, чтобы она получилась очень вкусной, но я уже привыкла есть все, что не отвратительно, и не жаловалась. К тому же вязкая серая масса аппетитно пахла мясным бульоном. И, наконец, это были не бутерброды!
Глухо стучали ложки о деревянные миски. Фляга с вином переходила из рук в руки, поблескивая отражением пламени. Люди сидели не близко друг к другу, словно специально, чтобы не мешать мыслям и тихим разговорам тех, кто едва слышно перешептывался, сдвинувшись поближе. На всем лугу было много таких кругов – более шумных, более тесных и дружных там, где собрались колдуны, попавшие сюда целыми семьями, с друзьями и соседями. А в чернильной тьме под сенью подступающего к лугу леса недовольно урчали заброшенные в неуютный, незнакомый мир существа, но никто, кроме меня, их не слышал:
Идем, идем… скорее…
Мы вчетвером сидели рядом. Леон рассказывал, как пришлось схватиться с простыми деревенскими мужиками, озлобленными страхом, как испуганных и обессиленных людей, жителей Солончака, искали по округе и приводили сюда, в лагерь на берегу Вороши…
– Хорошо, что отец вовремя узнал про второй чужой город, – Леон обнял дрожащую от вечерней прохлады Алинку. – Пришлось колдунов у местных отбивать. Они ведь, как дети – понять ничего не могут, что делать – не знают. С перепугу село сожгли – там, за Ворошей, и друг друга едва не поубивали. Отец им в лагере колдовать запретил, но кто-то пробует, ясное дело… Мы, если видим, что осторожно – не мешаем. Пускай учатся.
Горыныч слушал, неподвижно глядя в огонь. Наверное, думал о сестре… Леон не стал его расспрашивать о путешествии, но подруге было любопытно, как выглядит теперь Иванцово, и я вкратце рассказала ей, что видела на пустых улицах мертвого города. Только о Викторе смолчала. Рассказывать о Максиме тоже не хотелось, но Алина спросила, а после сидела, закрыв лицо руками, пытаясь унять слезы, оплакивая того, кто пусть и причинил нам немало зла, но любил ее – по-своему, как умел.
Потом Алину, как опытную уже лекарку, позвали помочь – у старика прихватило сердце. Подруга поднялась, торопливо вытирая слезы и приглаживая волосы. Леон пошел ее проводить. Мы с Горынычем остались у костра среди людей со смутно знакомыми лицами. Изредка кто-то, проходя мимо, здоровался с Арисом, еще реже тот отвечал. Словно не слышал.
В костре трещал хворост. Один из «новеньких» – молодой солончацкий парень – играл на гитаре. Двое друзей подпевали ему, и этой компании как будто все равно было – петь на берегу ставка возле родного ПГТ или здесь, в чужом мире, под чужим небом.
Глядя, как пляшут огни над лугом, я поняла вдруг, как сильно соскучилась по дому. По всему тому, что с ним связано – уюту, спокойствию, посиделкам с чашкой чая и долгим разговорам с Алиной о трудностях и переживаниях, которые теперь показались бы нам мелочами. Сейчас бы домой, за кухонный столик, чтобы чайник посвистывал, закипая, и бормотал телевизор, чтобы пахло пряниками с корицей и руки грелись о любимую чашку. Чтобы мама с папой были рядом и…
Вспомнилось утро перед встречей с верешским стеклодувом. Как же странно и непривычно было мне видеть Ариса на нашей кухне, когда, обнимая широкими ладонями чашку, он благодарил мою маму за завтрак, и старался не подать виду, что смущен ее искренней заботой!
Горыныч словно почувствовал, что думаю о нем. Обернулся, придвинулся ближе и обнял. Я обхватила руками колени, зажмурилась. Огненные блики и чужие лица расплылись перед глазами рыжими пятнами.