Последние отзывы

  18  

Причем в голосах дам из Королевского общества защиты животных от жестокости звучала та же нотка, что и в голосе продавщицы бакалейной лавки на углу, которая всегда говорила мне, когда я ходила по соседям, пытаясь пристроить котят: «Вы до сих пор еще не сделали это? Бедное животное! По-моему, жестоко заставлять ее проходить через такие пытки». — «Но ведь для кошки естественно иметь котят», — настаивала я, хотя по отношению к серой кошке была неискренней: уж в нее-то материнский инстинкт приходилось буквально вколачивать.

Мои контакты с жительницами нашей улицы в основном ограничивались кошками — потерянными или приходящими в гости, или котятами, которых дети хотят посмотреть, или котятами, которых они готовы взять к себе. И представьте, не было ни одной соседки, которая бы не настаивала, что заставлять кошку рожать — жестоко; они заявляли это страстно, истерично или, как минимум, хмуро и враждебно.

Старый холостяк, владелец овощного магазина на углу — который теперь закрыли (во-первых, из-за конкуренции с супермаркетом, а во-вторых, потому, что хозяин, не имея семьи, объявлял свой бизнес семейным), — тучный старик со щеками, красными до черноты, так отозвался об этих женщинах: «Сами-то они рожают все время, но о своих детях не заботятся, верно?» У зеленщика не было своих детей, и он был уверен, что прекрасно разбирается в чужих проблемах.

Правда, у него была престарелая мать, лет восьмидесяти, полный инвалид, и он взял на себя все заботы о ней. У его брата и трех сестер имелись свои семьи и дети, и они решили, что в обязанности неженатого брата как раз и входит заботиться о старой матери, а им хватает хлопот со своими детьми.

Он стоял в своем крошечном магазинчике, где на полках лежали брюква, турнепс, картофель, лук, морковь, капуста — остальные овощи, как всегда бывает в таких кварталах, появлялись только в замороженном виде, — и, наблюдая за детьми, бегавшими по улицам, недоброжелательно отзывался об их матерях.

Зеленщик тоже был за то, чтобы «сделать это» серой кошке. В мире слишком много людей, слишком много животных, слишком мало еды, никто сейчас ничего не покупает, куда катится мир?

Я позвонила трем ветеринарам и спросила, необходимо ли удалять у кошки матку и трубы, — нельзя ли только перевязать ей трубы? Мне не хотелось превращать беднягу в бесполое существо. Все трое с чувством настаивали, что лучше будет убрать все. «Все это хозяйство» — так выразился один из них; кстати, именно эту фразу как-то сказал моей подруге гинеколог: «Я бы избавился на вашем месте от всего этого хозяйства».

Очень интересно.

Г. и С., португальцы по происхождению, рассказали, что в Португалии среди представительниц буржуазии принято обсуждать на чаепитиях медицинские операции и свои женские проблемы. Причем описывают они эти органы весьма оригинально, словно речь идет о домашней птице — словом «потроха». Так и говорят: «Мои потроха, твои потроха, наши потроха».

Действительно, очень интересно.

Я посадила серую кошку в перевозку и отнесла ее к ветеринару. До сих пор ее никогда не запирали, и бедняга стала жаловаться: оскорблено было ее достоинство и попрано чувство самоуважения. Я оставила кошку у ветеринара и вернулась за ней в тот же день, попозже.

Она лежала в перевозке; от нее пахло эфиром, она была вялая, сонная, ее тошнило. На одном боку было выбрито большое пятно, и обнаженную светло-серую кожу пересекал красный шрам длиной в пять сантиметров, аккуратно зашитый кетгутом. Бедняжка смотрела на меня огромными темными возмущенными глазами. Ее предали, и она это понимала. Ее предал друг, тот, кто ее кормил, защищал, с кем она разделяла постель. С ней сделали что-то ужасное. Я не могла вынести ее взгляда. Я отвезла кошку домой на такси, и она стонала всю дорогу — издавала безнадежный, беспомощный, испуганный звук. Дома я посадила ее в корзину и убрала подальше перевозку, чтобы не напоминать ей о ветеринаре и боли. Я укрыла киску одеялом, поставила корзину возле радиатора и села рядом. Нельзя было ее считать очень уж больной, да и осложнений после таких операций почти не бывает. Просто бедняжка перенесла сильное потрясение. И безболезненно оправиться от такого жизненного опыта не может, по-моему, ни одно живое существо.

Два дня киска неподвижно пролежала в корзине. Потом с трудом воспользовалась кошачьей коробкой. Выпила немного молока и ползком вернулась, снова улеглась.

  18