Последние отзывы

  44  

Но это рассказ не о Силаче, которому больше всего подошло бы имя Вельможа.

Чарлз, рассчитывая, что мы об этом не узнаем, пытался загнать Руфуса в угол и угрожать ему. Но Чарлзу никогда не приходилось драться с конкурентами, а рыжий кот занимался этим всю жизнь. Руфус от болезни был таким неустойчивым, что ничего не стоило одним целенаправленным ударом лапы повалить его на пол. Но он удобно уселся и защищал себя привычно — враждебными, настороженными взглядами, терпением, упорством. Было ясно, что станет с Чарлзом, если он окажется в пределах нанесения удара. А Силач (он же Вельможа) пока что не хотел опускаться до выяснения отношений.

Все первые недели, набираясь сил, Руфус ни разу не вышел из дома, выползал только на балкон, на коробку с торфом, где делал свое дело, даже и тогда не спуская с нас взгляда. Если ему казалось, что дверь может закрыться и он останется на улице, кот с тихим паническим воплем ковылял назад, в дом. Он и теперь еще не хотел рисковать, ибо очень боялся потерять это убежище, которое обрел после долгого бездомного существования, претерпев сильные муки жажды. Он боялся даже лапу выставить наружу.

Зима медленно шла к концу. Руфус лежал на своей подушке и мурлыкал каждый раз, когда ему хотелось выразить благодарность, наблюдал за нами и за двумя другими котами, а те следили за ним. Потом Руфус предпринял новый шаг. Мы уже знали, что он ничего не делает без основательной причины, что вначале этот кот тщательно обдумывает каждый свой шаг, а потом поступает, как задумал. Хозяином в доме был черно-белый Силач. Он родился в этом доме и был старшим из шести котят. Он растил младших братьев и сестер, помогая матери: неплохая была кошка, только замученная. Никогда не вставало вопроса, кто главный котенок из этого выводка. А теперь вдруг Руфус решил занять его место. Он не мог претендовать на роль самого сильного, ибо был слабым, но надумал спекулировать своим положением больного кота, которому требуется много заботы и внимания. Каждый вечер наш Генерал, Вельможа, Епископ, Силач приходил ко мне на диван — полежать немного рядом с хозяйкой, закрепив законные права, прежде чем удалиться на свое любимое место — залезть на высокую корзинку. Место рядом со мной было лучшим, потому что таковым его считал Силач: Чарлзу, например, не дозволялось его занимать. И вот Руфус, так же осмотрительно, как когда-то, подошел к кухонной двери и оглянулся, чтобы выяснить, разрешается ли ему входить во внутренние помещения дома. Я вспомнила, как еще совсем недавно он стоял в дверях гостиной, чтобы выяснить, разрешается ли ему войти, примут ли его в семью. Вот и теперь Руфус осторожно слез на пол со своей подушки, подошел к тому месту, где я сидела, поставил на край дивана сначала передние лапы, потом с трудом подтянул задние и уселся рядом со мной. Он посмотрел на Силача. Потом — на членов семьи. Наконец бросил небрежный взгляд на Чарлза. Я не прогнала его — просто не могла. Силач только взглянул на рыжего кота и медленно (и как великолепно!) зевнул. Я чувствовала, что только он может вернуть Руфуса обратно на кожаную подушку. Но он ничего не сделал, только наблюдал. Ждал от меня какого-то поступка? Руфус улегся, двигаясь осторожно из-за боли в суставах. И замурлыкал. У всех, кто живет вместе с животными, бывают минуты острого желания понять их язык. И такая минута наступила. Что случилось с Руфусом, каким образом он научился планировать и рассчитывать свои действия, как он стал таким мыслящим котом? Ну ладно. Допустим, он умен от рождения, но такими же были и Силач, и Чарлз. (А ведь бывают коты очень глупые.) Ладно, он родился таким, это было дано ему от природы. Но я никогда не знала кота, который был бы настолько способен логически мыслить, планировать свой следующий шаг, как Руфус.

Лежа рядом со мной, достигнув лучшего места в гостиной всего через несколько недель после бездомной жизни, он мурлыкал. «Ш-ш-ш, Руфус. Мы не слышим собственных мыслей». Но мы не владели его языком, мы не могли объяснить коту, что не прогоним его, даже если он перестанет мурлыкать в знак благодарности.

Когда мы заставляли Руфуса глотать какие-то пилюли, он ворчал в знак протеста, но не сильно: вероятно, считал их ценой за обретение убежища. Иногда, когда мы протирали коту ухо тампоном и ему было больно, он ругался, но не в наш адрес: это было ругательство вообще, у этого существа было достаточно поводов ругаться. Потом лизал нам руки, давая понять, что ругань относится не к нам, и снова принимался мурлыкать. Мы гладили Руфуса, и он издавал в знак признательности свое урчание, заржавевшее от долгого неупотребления.

  44