Особенно,... 
29 
— А вот это уже больше похоже на правду, — одобрительно кивнув, проговорил Бенедикт. — Вы делаете успехи на пути откровенности со мной.
Женевьева сердито посмотрела на него:
— Но как вам удалось войти сюда? Ведь я приказала дворецкому никого ко мне не пускать.
Бенедикт пожал плечами:
— Все очень просто. Я сделал вид, что поверил ему, а на самом деле никуда не ушел, подождал, пока он покинет холл, и после этого беспрепятственно вошел в дом и разыскал вас.
— Значит, вы проникли в мой дом обманом? И вам это так легко удалось? Никогда бы не подумала, что вы обладаете навыками вора.
— Вора? Но я не взламывал замки. Дверь была не заперта, я просто вошел.
— Это нисколько не оправдывает ваш поступок и…
— Подождите, я скоро вернусь. — С этими словами Бенедикт вышел в холл и спустя несколько минут вернулся с канделябром с тремя горящими свечами. Теперь, при свете, он мог хорошо рассмотреть Женевьеву. И то, что предстало его взору, очень его взволновало.
— Вы плакали? Вы чем-то расстроены? Кто вас обидел?
Да, она действительно плакала. Все эти два дня.
— Почему вы молчите, Женевьева? — допытывался он.
Платье персикового оттенка, которое было на ней в этот день, подчеркивало болезненную бледность лица. Небесно-голубые глаза казались еще больше, чем обычно. За эти дни Женевьева заметно похудела. А в этот вечер и вовсе казалась удивительно хрупкой и уязвимой. Бенедикту внезапно захотелось защитить ее от какой-то неведомой ему опасности. Он и сам не отдавал себе отчета в этом желании. Для него, человека спокойного, немного даже холодного, подобные желания были непривычны.
Тут ему в голову пришла одна мысль, которая его ужаснула.
— Надеюсь, вы плакали не из-за того, что произошло между нами в Воксхолл-Гарденз?
— Нет-нет! Конечно же нет, Бенедикт! — с неожиданным пылом воскликнула Женевьева. Но, заметив реакцию Бенедикта, удивленно вскинувшего брови, взяла себя в руки и заговорила спокойнее: — Нет, это был лучший вечер в моей жизни.
— Тогда почему вы плакали? — Бенедикт подошел к столику у камина и поставил на него канделябр. Рядом со столиком стояло большое кресло. В камине ярко горел огонь. — Почему вы не хотите принимать гостей и не выходите из дома? Вы что, решили запереться от всего мира?
— Откуда вы знаете, что я не выходила из дома? Вы что, следили за мной?
— Не следил, просто навел справки. — Он нисколько не смутился. — Кстати, я узнал, что одного гостя вы все-таки согласились принять. Вернее, гостью. Софию Роудандз. Она пришла, чтобы сообщить вам о своей предстоящей свадьбе с моим лучшим другом Данте Карфаксом, я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, — невольно улыбнувшись, согласилась Женевьева.
Она была очень рада за своих подруг Софию и Пандору, которым удалось найти себе женихов. Восхищалась их смелостью. Ведь, в отличие от нее, они нисколько не боялись повторного замужества. Женевьева чувствовала себя очень одиноко. Ведь теперь подруги только и говорили что о своих женихах и предстоящей свадьбе. Женевьева не могла рассказать им о своих горестях, угрозах Уильяма Форстера, собственном страхе и отчаянии. Впрочем, она никогда не рассказывала им об этом. В частности, о своем браке. София и Пандора знали только, что ее брак был несчастливым, Женевьева никогда не любила мужа, но она ни разу не говорила им о том ужасе, который ей пришлось пережить в течение этих шести лет. Она не хотела омрачать им счастье. К тому же боялась показаться слабохарактерной и безвольной.
С огромным трудом Женевьеве удаюсь взять себя в руки.
— Я очень рада, что София и Пандора наконец-то нашли себе женихов. Надеюсь, они будут счастливы в браке. — Женевьева старалась придать голосу спокойствие. Удавалось с трудом, на глаза снова навернулись слезы. И конечно, Бенедикт это заметил. От взгляда его пытливых глаз ничто не могло укрыться.
— Вы опять плачете. Вы что, завидуете подругам?
— Да вы что! Как вы можете такое говорить? — вне себя от возмущения, воскликнула Женевьева. — Вы пришли сюда, чтобы говорить мне неприятные вещи и обвинять бог знает в чем только потому, что я два дня не выхожу из дому и лицо мое покраснело от слез? Да как вы смеете! Вы же совсем меня не знаете!
Как ни странно, вспышка гнева даже порадовала Бенедикта. Все же лучше, чем печаль и безразличие ко всему на свете. Да к тому же в таком состоянии она, возможно, будет более откровенной и не сможет контролировать эмоции. Дело, конечно, не в том, что произошло между ними. Если она и почувствовала стыд и неловкость за свое легкомысленное поведение, то вряд ли стала бы так переживать из-за любовных игр и плакать целых два дня, отгородившись от всех. С ней явно произошло что-то еще. Гораздо более серьезное.
29 
