Последние отзывы

  52  

Жандармерия поджала хвосты и более вслух не вякала, одарив всех нас чувством глубокого удовлетворения. Ибо «умыть» жандарма на Руси – ни с чем не сравнимое удовольствие! И, полагаю, останется таковым ещё на долгие годы…

А ведь, по совести говоря, жизнь наша в те поры складывалась просто замечательно. Были приступы преступной слабости, но… Упоение свободой, свежий воздух, раздельное (понедельник, среда, пятница…) питание, верховая езда, лечебные упражнения с отягощениями (сабля, пика, стакан…), новые места, яркие впечатления, разные люди, постоянное общество единомышленников и едва ли не ежедневная разговорная практика во французском.

Право же неудивительно, что нам так завидовали! И самым завидущим, несомненно, был аристократичный выскочка Фигнер, человек с лицом ангела и сердцем змеи. Нет, даже лучше сказать, гадюки подколодной! Нашу первую встречу я запомнил навсегда, и, ей-ей, лучше бы нашим путям вообще никогда не пересекаться…

Всё произошло вечером того же дня на смоленской линии. Столкнулись три партизанских отряда: мой, Фигнера и Сеславина. Объединённые общим делом и одинаковыми устремлениями, мы разбили бивак и сошлись на разговоре. Как всегда, обеспокоенный удобством товарищей своих, я подоспел к беседе последним…

– Ах вот и благородный Денис Васильевич изволили прибыть-с, – не подавая мне руки, медленно протянул Фигнер.

Сеславин же, напротив, братски обнял меня и приветствовал моих офицеров. Человек безукоризненной чести, отваги немыслимой, он никогда не чинился подвигами своими, за что, и часто, был обойдён в чинах более успешными пронырами. Я от души пригласил его к нашему биваку, но чья-то изящная рука, затянутая в белую перчатку, бесцеремонно удержала меня за плечо.

– Милейший подполковник, я слышал, будто бы у вас остались неотправленные пленные, не одолжите ли-с?

– Чего? – не понял я.

– Чиво-о… – с невыразимым оттенком презрения и нарочито мужиковатой грубостию передразнил Фигнер. – Чувствуется, что вы долгое время провели в лесах… Я культурным образом прошу вас отдать мне тех шестерых французов, которых вы взяли днём. У меня свежие казаки не натравлены-с!

Вы не поверите, у меня начал заходить ум за разум. Уж не имел ли этот блистательный офицер в виду, что намерен «натравливать» добродушных донских парней, словно цепных псов, на живых людей?!

– У вас со слухом всё в порядке? А с головой? – преувеличенно вежливо продолжал домогаться Фигнер. – Ну же, Денис Васильевич, что вы ломаетесь, как попадья под дьяконом! Вместе и полюбуемся, как мои волки врагов отечества растерзают-с!

– Не лишай меня, Александр Самойлович, моих заблуждений, – с изумлением глядя в красивое лицо его, тихо выдохнул я. – Оставь меня думать, что великодушие есть душа твоих дарований. А жестокие вымыслы – суть производное завистников твоих.

– Жестокость? – ещё более меня изумился он. – Да какая же жестокость может происходить из уничтожения военного противника?! Москва пылала в руках захватчиков, земля стонала под пятой их, разве же избавление от грозных орд Наполеона может быть милосердно-слюнявственным? Великодушие, проявляемое в бою, – дарование мгновенной смерти-с!

– В бою – да, но не пленённых же…

– Да отчего же?! – Взор Фигнера был добрым и приятным. – Пленный враг – всё одно враг, остальное – предрассудки-с!

– Французов не дам! – уже начиная заводиться, твёрдо ответствовал я.

– Да разве вы не расстреливаете пленных-с?

– Боже меня сохрани! Хоть вели тайно разведать у казаков моих.

– Жалка же мне такая доблесть, – приторно вздохнул он, разворачиваясь ко мне спиной. Но тут уж я железной рукою, поймав за эполет, развернул его к себе лицом, требуя немедленных извинений.

Фигнер был столь ошарашен поступком моим, что стоял столбом, пока я, не стесняясь выражений, лепил ему прямым текстом всё, что думаю об алчности его к смертоубийству. Пару раз порывался он схватиться за пистолеты, но вовремя останавливался пред суровым кулаком моим. В те поры, презирая дуэли дворянской чести, я мог без предисловий начистить ему физиономию, коей он, вне всякого сомнения, сильно дорожил.

Нас разнял великодушный Сеславин, умоляя перед лицом общего врага забыть о личных недоразумениях. Я ушёл красный от ярости, Фигнера тоже трясло, но секундантами он не грозился – знал, как я стреляю… Опасаясь, как бы ночью не похитил он пленных моих, я велел скрыть лейб-жандармов в небольшой сторожке на опушке леса, приставив к ним охрану из трёх казаков и урядника Крючкова…

  52