52 
Корчага была сделана из самой обыкновенной глины или из другого материала?
Сколько было монет в миске?
Каково было точное расстояние между корчагой, плошкой и собакой из терракоты относительно тел?
Наконец допрос с пристрастием закончился.
– Не имеет смысла.
Результат этого допроса оказался именно таким, как священник и предсказывал. Комиссар с явным и плохо скрываемым облегчением подумал, что может подняться, попрощаться и уйти восвояси.
– Погодите, что за спешка.
Монтальбано снова уселся, покорившись своей участи.
– Это не похоронный обряд, – может, это что-то другое.
Одним духом комиссар сбросил с себя усталость и инертность, к нему вновь возвратилась ясность мысли: Маравентано оказался человеком думающим.
– Пожалуйста, говорите, я буду благодарен, если вы мне выскажете ваше мнение.
– Вы читали Умберто Эко?
У Монтальбано стала потихоньку выступать испарина.
«Господи, теперь он мне устроил экзамен по литературе», – подумал он и насилу выдавил:
– Я читал его первый роман и два мини-дневника, которые мне кажутся…
– Я-то нет, романов его я в глаза не видывал. Я имел в виду «Трактат по общей семиотике», некоторые цитаты нам могли бы пригодиться.
– Мне ужасно стыдно, но я его не читал.
– Вы и «Semeiotike» Кристевой не читали?
– Нет, и не собираюсь, – ответил Монтальбано, начиная свирепеть, у него родилось подозрение, что старик над ним просто издевается.
– Ну что же, – смирился Альчиде Маравентано. – Тогда я вам приведу пример простой-простой.
«Для моего то есть уровня», – сказал себе Монтальбано.
– Итак, если, к примеру, вы – комиссар и находите человека, которого застрелили и засунули ему камень в рот, что вам приходит в голову?
– Знаете, – ответил Монтальбано, решивший взять реванш, – это из других времен, теперь стреляют без объяснений.
– А-а, таким образом, для вас этот камень во рту является неким объяснением?
– Безусловно.
– И каким?
– Таким, что у покойника был слишком длинный язык, он сказал что-то, о чем говорить не следовало, что-то выдал, донес, стукнул.
– Именно. Значит, вы поняли объяснение, потому что имели доступ к языковому коду, в данном случае – языка метафорического. Но если бы, наоборот, код был вам неизвестен, что бы вы смогли понять? Ничего. Убитый вам показался бы просто беднягой, которому не-мо-ти-ви-ро-ван-но засунули камень в рот.
– Начинаю понимать, – сказал Монтальбано.
– Словом, чтобы вернуться к нашей теме: некто убивает двух молодых людей по причинам, которые нам неизвестны. Можно скрыть трупы самыми разными способами: в море, под землей, в песке. Однако нет, он их укладывает в пещере, и это еще не все: рядом с ними он расставляет миску, корчагу и собаку из терракоты. Что он сделал?
– Он передал информацию, сообщение, – произнес вполголоса Монтальбано.
– Это сообщение, верно, которое вы, однако, не можете прочесть, потому что вам недоступен код, – завершил священник.
– Дайте мне подумать, – сказал Монтальбано. – Но это сообщение должно быть адресовано кому-то, не нам, конечно, через пятьдесят лет после случившегося.
– А почему бы и нет?
Монтальбано поразмыслил капельку, потом поднялся:
– Я ухожу, не хочу больше злоупотреблять вашим временем. То, что вы мне сказали, для меня чрезвычайно ценно.
– Мне хотелось бы помочь вам еще.
– Каким образом?
– Вы некоторое время назад мне сказали, что теперь убивают без объяснений. Объяснения всегда существуют и их всегда обнаруживают, иначе не существовало бы вашей профессии. Только коды стали множественными и различными.
– Спасибо, – сказал Монтальбано.
Ужинали килькой, потушенной с зеленью, которую синьора Элиза, жена начальника полиции, сумела приготовить мастерски и вдохновенно, секрет успеха заключался в том, сколько именно – с точностью до долей секунды – сковороде надлежало находиться в духовке. Потом, после ужина, синьора удалилась в гостиную смотреть телевизор, но не прежде, чем расположила на письменном столе в кабинете мужа бутылку коньяка, вторую – с горькой настойкой и две рюмки.
За столом Монтальбано говорил с воодушевлением об Альчиде Маравентано, о его оригинальном образе жизни, о его образованности, о его уме; начальник полиции, однако, обнаруживал не бог весть какое любопытство, продиктованное больше гостеприимством, нежели настоящим интересом.
52 
