Особенно,... 
62 
* * *
- Чугунная ограда,
- Сосновая кровать.
- Как сладко, что не надо
- Мне больше ревновать.
- Постель мне стелют эту
- С рыданьем и мольбой;
- Теперь гуляй по свету
- Где хочешь, Бог с тобой!
- Теперь твой слух не ранит
- Неистовая речь,
- Теперь никто не станет
- Свечу до утра жечь.
- Добились мы покою
- И непорочных дней…
- Ты плачешь – я не стою
- Одной слезы твоей.
* * *
О. А. Глебовой-Судейкиной
- Пророчишь, горькая, и руки уронила,
- Прилипла прядь волос к бескровному челу,
- И улыбаешься – о, не одну пчелу
- Румяная улыбка соблазнила
- И бабочку смутила не одну.
- Как лунные глаза светлы, и напряженно
- Далеко видящий остановился взор.
- То мертвому ли сладостный укор,
- Или живым прощаешь благосклонно
- Твое изнеможенье и позор?
Бежецк. Садовая улица
В год гибели Гумилева (1921) на Рождество Анна Андреевна поехала в Бежецк. В рождественские дни ей всегда хотелось быть с самыми родными; когда Инна Эразмовна и младшая сестра Ия жили в Киеве, Ахматова старалась провести свой самый любимый праздник с ними, но теперь мать и сестра бедовали и голодали в Крыму, а туда в тот год и письма не доходили. В Бежецке было тихо, в Бежецке люди старались жить так, как будто ничего страшного не случилось. Анна Андреевна расспрашивала свекровь о том, о чем не успела спросить, пока Николай Степанович был жив, о его детстве, отрочестве. Анна Ивановна рассказывала скупо и строго, но легко: после отъезда, фактически бегства старшего сына Мити за границу, кроме как с Анной Андреевной, ей не с кем было выговорить боль. Анна хотела войти в ту комнату, где три года назад она и Николай Степанович радовались радостью своего гумильвенка, получившего в подарок новые игрушки. И не вошла. Не могла войти. Из всех написанных на смерть Гумилева стихов «Бежецк» – самое пронзительное.
БЕЖЕЦК
- Там белые церкви и звонкий, светящийся лед,
- Там милого сына цветут васильковые очи.
- Над городом древним алмазные русские ночи
- И серп поднебесный желтее, чем липовый мед.
- Там вьюги сухие взлетают с заречных полей
- И люди, как ангелы, Божьему Празднику рады,
- Прибрали светлицу, зажгли у киота лампады,
- И Книга Благая лежит на дубовом столе.
- Там строгая память, такая скупая теперь,
- Свои терема мне открыла с глубоким поклоном;
- Но я не вошла, я захлопнула страшную дверь…
- И город был полон веселым рождественским звоном.
* * *
- Пива светлого наварено,
- На столе дымится гусь…
- Поминать царя да барина
- Станет праздничная Русь —
- Крепким словом, прибауткою
- За беседою хмельной;
- Тот – забористою шуткою,
- Этот – пьяною слезой.
- И несутся речи шумные
- От гульбы да от вина…
- Порешили люди умные:
- – Наше дело – сторона.
* * *
- В тот давний год, когда зажглась любовь,
- Как крест престольный, в сердце обреченном,
- Ты кроткою голубкой не прильнула
- К моей груди, но коршуном когтила.
- Изменой первою, вином проклятья
- Ты напоила друга своего.
- Но час настал в зеленые глаза
- бе глядеться, у жестоких губ
- Молить напрасно сладостного дара
- И клятв таких, каких ты не слыхала,
- Каких еще никто не произнес.
- Так отравивший воду родника
- Для вслед за ним идущего в пустыне
- Сам заблудился и, возжаждав сильно,
- Источника во мраке не узнал.
- Он гибель пьет, прильнув к воде прохладной,
- Но гибелью ли жажду утолить?
Горе Ахматовой усугубляли муки «неукротимой» совести. Поглощенная сначала своей великой любовью к Анрепу, а потом запутанными отношениями с Шилейко, Анна Андреевна не только выпустила Гумилева из виду, а словно вычеркнула его из своей жизни. Забыла, что он не только неверный муж, но и верный друг, почти брат, больше, чем брат – отец ее единственного ребенка. Да, была слишком занята хлопотами по изданию своих сборников, словно предчувствовала, что «Подорожник» и «Anno Domini» – ее последние настоящие книги. И все-таки…
62 
