На это восторженное признание в любви Анна Ахматова ответила. Но чуть ли не полвека спустя.
Марина Цветаева 1940 г.
МАРИНА ЦВЕТАЕВА – АННЕ АХМАТОВОЙ
- Узкий, нерусский стан —
- Над фолиантами.
- Шаль из турецких стран
- Пала, как мантия.
- Вас передашь одной
- Ломаной линией.
- Холод – в весельи, зной —
- В Вашем унынии.
- Вся Ваша жизнь – озноб.
- И завершится – чем она?
- Облачный темный лоб
- Юного демона.
- Каждого из земных
- Вам заиграть – безделица.
- И безоружный стих
- В сердце нам целится.
- В утренний сонный час,
- Кажется, четверть пятого,
- Я полюбила Вас,
- Анна Ахматова.
Анна Ахматова
ПОЗДНИЙ ОТВЕТ
Белорученька моя, Чернокнижница…
М. Ц.
- Невидимка, двойник, пересмешник…
- Что ты прячешься в черных кустах? —
- То забьешься в дырявый скворешник,
- То мелькнешь на погибших крестах,
- То кричишь из Маринкиной башни:
- «Я сегодня вернулась домой,
- Полюбуйтесь, родимые пашни,
- Что за это случилось со мной.
- Поглотила любимых пучина
- И разграблен родительский дом»
- …
- Мы сегодня с тобою, Марина,
- По столице полночной идем.
- А за нами таких миллионы,
- И безмолвнее шествия нет…
- А вокруг погребальные звоны
- Да московские хриплые стоны
- Вьюги, наш заметающей след.
Г. Адамович. Париж. 1950-е годы
«Меня интересовало отношение Ахматовой к Марине Цветаевой. В далекие петербургские времена она отзывалась о ней холодновато, вызвав даже однажды недовольное восклицание Артура Лурье:
– Вы относитесь к Цветаевой так, как Шопен относился к Шуману.
Шуман боготворил Шопена, а тот отделывался вежливыми, уклончивыми замечаниями. Цветаева по отношению к «златоустой Анне всея Руси» была Шуманом. Когда-то Ахматова с удивлением показывала письмо ее из Москвы, еще до личной встречи. Цветаева восхищалась только что прочитанной ею ахматовской «Колыбельной» – «Далеко в лесу огромном…» – и утверждала, что за одну строчку этого стихотворения – «Я дурная мать» – готова отдать все, что до сих пор написала и еще когда-нибудь напишет. Ранние цветаевские стихи, например, цикл о Москве или к Блоку, представлялись мне замечательными, необыкновенно талантливыми. Но Ахматова их не ценила.
Судя по двум строчкам ее стихотворения 1961 года:
- Темная, свежая ветвь бузины,
- Это – письмо от Марины, —
я предполагал, что отношение Анны Андреевны к Цветаевой изменилось. Однако Ахматова очень сдержанно сказала: «У нас теперь ею увлекаются, очень ее любят, даже больше, чем Пастернака». Но лично от себя ничего не добавила.
Потом я упомянул об «анжамбеманах», которыми Цветаева злоупотребляла с каждым годом все сильнее, то есть о переносе логического содержания строки в начало строки следующей. «Да, это можно сделать раз, два, – согласилась Ахматова, – но у нее ведь это повсюду, и прием этот теряет всю свою силу».
(Проверяя и пересматривая многолетние свои впечатления, я думаю, что безразличие Ахматовой к стихам Цветаевой было вызвано не только их словесным, формальным складом. Нет, не по душе ей было, вероятно, другое: демонстративная, вызывающая, почти назойливая «поэтичность» цветаевской поэзии, внутренняя бальмонтовщина при резких внешних отличиях от Бальмонта, неустранимая поза при несомненной искренности, постоянный «заскок». Если это так, то не одну Ахматову это отстраняло и не для нее одной это делало не вполне приемлемым творчество Цветаевой, человека, редкостно даровитого и редкостно несчастного».
* * *
Памяти М.А. Булгакова
- Вот это я тебе, взамен могильных роз,
- Взамен кадильного куренья;
- Ты так сурово жил и до конца донес
- Великолепное презренье.
- Ты пил вино, ты, как никто, шутил
- И в душных стенах задыхался,
- И гостью страшную ты сам к себе впустил
- И с ней наедине остался.
- И нет тебя, и всё вокруг молчит
- О скорбной и высокой жизни,
- Лишь голос мой, как флейта, прозвучит
- И на твоей безмолвной тризне.
- О, кто подумать мог, что полоумной мне,
- Мне, плакальщице дней не бывших,
- Мне, тлеющей на медленном огне,
- Всех потерявшей, всё забывшей, —
- Придется поминать того, кто, полный сил,
- И светлых замыслов, и воли,
- Как будто бы вчера со мною говорил,
- Скрывая дрожь предсмертной боли.