27 
Тем не менее битва была готова возобновиться. Помощник капитана «Штандарта», узнав, что командир пал, поднялся на палубу принять командование и призвал сражаться тех англичан, что уцелели. Несмотря на страшную бойню, на борту «Штандарта», который вез пассажиров в Калькутту, находилось еще достаточно воинов, способных держать оружие, — не меньше, чем победителей. К счастью, на палубе все еще заправляли корсары, которые сбросили нового капитана и тех немногих, что откликнулись на его призыв, на нижнюю палубу и задраили за ними люки. Ожесточенный поражением и желая сражаться до конца, капитан направил две 18-фунтовые пушки с открытой батареи, чтобы вышибить дно верхней палубы и похоронить Сюркуфа и его команду под обломками.
Заслышав шум передвигаемых пушек, Сюркуф разгадал маневр, вновь открыл люк и ворвался со своими на батарею.
Там капитан «Призрака» едва не встретил свою смерть, пытаясь спасти жизнь одному гардемарину, который храбро защищался, но с каждым мгновением терял кровь из множества ран.
Сюркуф подбежал к юноше, чтобы закрыть его собой, но тот, не поняв намерения прославленного бретонца, бросился на него и пытался перерезать горло кинжалом. Негр Бамбу, подоспев, увидел, что жизнь хозяина в опасности, и пригвоздил ударом пики несчастного гардемарина, тут же испустившего дух. Сюркуф был бы убит тем же ударом, если бы острие пики не уперлось в пуговицу униформы[20]. На этот раз люди с батареи сдались, как и люди с палубы.
— Довольно смертей! — заорал Сюркуф, — «Штандарт» — наш, да здравствует Франция! Да здравствует Нация!
Отгремело мощное ура, и резня прекратилась.
Но последовал еще один крик:
— Два часа на разграбление!
— Я обещал, — обернулся Сюркуф к Рене, — и должен держать слово. Но не будем забывать, что пассажиры должны быть избавлены от грабежа, а дамы от насилия. Я присмотрю, чтобы соблюдались интересы мужчин. Рене, от моего имени проследи за честью женщин.
— Благодарю, Сюркуф, — ответил Рене и устремился к каютам пассажиров.
По пути он встретил бортового хирурга.
— Сударь, — обратился к нему юноша на бегу, — один из пассажиров тяжело ранен, не могли бы вы указать мне его каюту?
— Его отнесли в каюту дочерей.
— Где она?
— Пройдите несколько шагов и вы услышите рыдания бедных детей.
— Есть ли надежда спасти его?
— Он умирает в эти мгновения.
Рене прислонился к стене и вздохнул, прикрыв глаза рукой.
В этот момент вихрь пьяных от вина и крови моряков прошел по палубе, вопя и распевая песни, наталкиваясь на все и сшибая всех на пути. Двери кают вышибались ударом ноги. Рене подумал о двух красивых девушках, плач которых слышал. Ему показалось, что он слышит женский крик.
Он метнулся к двери, за которой слышался приглушенный зов о помощи.
Дверь оказалась запертой изнутри.
Топор был с Рене, и он разнес ее в куски.
Это действительно была комната раненого, или, точнее, уже мертвого.
Матрос держал одну из сестер и собирался надругаться над ней.
Другая, стоя на коленях перед телом отца, поднимала руки к небу и заклинала Бога, который сделал их сиротами, не оставить в бесчестье после того, как оставил в горести. Матрос, услышав, как вышибли дверь, повернулся.
— Презренный! — воскликнул Рене. — Именем капитана, оставь эту женщину.
— Не лезь, это моя доля. Я ее взял, и она моя.
Рене стал бледнее трупа, лежащего на постели.
— Женщины не входят в добычу. Не жди, пока я дважды прикажу оставить ее в покое.
— Уймись, — процедил матрос сквозь зубы, вынимая из-за пазухи пистолет и взводя курок.
Вспыхнул порох…
Левая рука Рене распрямилась, словно пружина, сверкнула молния, и матрос рухнул замертво.
Молодой человек по рукоять вогнал ему в сердце кинжал, что носил на шее.
Пока девушек вновь не охватил ужас и чтобы не пугать их видом крови, Рене за ноги выволок матроса из каюты и оставил за дверью.
— Успокойтесь, — нежным голосом, не по-матросски ласково обратился к ним Рене, — никто сюда больше не войдет.
Девушки бросились в объятия друг к другу.
Потом та что постарше, обратилась к молодому человеку:
— Сударь, как горько, что отец больше не с нами и не может отблагодарить вас! Он сделал бы это лучше двух несчастных детей, которые все еще дрожат от страха.
— Благодарности не нужны, сударыня, я всего лишь выполнил долг чести!
27 
