Особенно,... 
274 
– Ну, знаешь, не очень-то здесь стесняются!
– Шико!
– Словом, они не сделали ничего такого, о чем до тебя дошел бы слушок или от чего до тебя долетел бы дымок?
– Решительно нет.
– Тем лучше… – молвил Шико и вздохнул с облегчением, которого явно не испытывал в течение всего допроса, учиненного им Генриху.
– А знаешь ли ты одну вещь, Шико? – спросил Генрих.
– Нет, не знаю.
– Ты становишься злым.
– Я?
– Да, ты.
– Пребывание в могиле смягчило мой нрав, но в твоем обществе меня тошнит. Omnia letho putrescunt.[96]
– Выходит, что я заплесневел? – сказал король.
– Немного, сынок, немного.
– Вы становитесь несносным, Шико, и я начинаю приписывать вам интриганство и честолюбивые замыслы, что прежде считал несвойственным вашему характеру.
– Честолюбивые замыслы? У меня-то? Генрике, сын мой, ты был только глуповат, а теперь становишься безумным. Это – шаг вперед.
– А я вам говорю, господин Шико, что вы стремитесь отдалить от меня моих лучших слуг, приписывая им намерения, которых у них нет, преступления, о которых они не помышляли. Словом, вы хотите всецело завладеть мною.
– Завладеть тобою! Я-то? – воскликнул Шико. – Чего ради? Избави бог, с тобой слишком много хлопот, bone Deus.[97] Не говоря уже о том, что тебя чертовски трудно кормить. Нет, нет, ни за какие блага!
– Гм, гм! – пробурчал король.
– Ну-ка, объясни мне, откуда у тебя взялась эта нелепая мысль?
– Сначала вы весьма холодно отнеслись к моим похвалам по адресу вашего старого друга, дона Модеста, которому многим обязаны.
– Я многим обязан дону Модесту? Ладно, ладно, ладно! А затем?
– Затем вы пытались очернить братьев де Жуаезов, например, наипреданнейших моих друзей.
– Насчет последнего не спорю.
– Наконец, выпустили когти против Гизов.
– Ах вот как? Ты даже их полюбил? Видно, сегодня выдался денек, когда ты ко всем благоволишь!
– Нет, я их не люблю. Но поскольку они в настоящее время тише воды, ниже травы, поскольку в настоящий момент они не доставляют мне никаких неприятностей, поскольку я ни на миг не теряю их из вида, поскольку все, что я в них замечаю, – это неизменная холодность мрамора, а я не имею привычки бояться статуй, какой бы у них ни был грозный вид, – постольку я уж предпочитаю те изваяния, лица и позы которых мне знакомы. Видишь ли, Шико, призрак, к которому привыкаешь, становится докучным завсегдатаем. Все эти Гизы с их мрачными взглядами, длинными шпагами принадлежат к тем людям моего королевства, которые причинили мне меньше всего зла. Хочешь, я скажу тебе, на что они похожи?
– Скажи, Генрике, ты мне доставишь удовольствие. Ты ведь сам знаешь, что твои сравнения необычайно метки.
– Так вот, Гизы напоминают тех щук, которых пускают в пруд, чтобы они там гонялись за крупной рыбой и тем самым не давали ей чрезмерно жиреть, но представь себе хоть на миг, что крупная рыба их не боится.
– А почему?
– Зубы у них недостаточно остры, чтобы прокусить чешую крупных рыб.
– Ах, Генрике, дитя мое, как ты остроумен!
– А твой Беарнец мяучит, как кошка, а кусает, как тигр…
– В жизни бы не поверил! – воскликнул Шико. – Валуа расхваливает Гизов! Продолжай, продолжай, сынок, ты на верном пути. Разводись немедленно и женись на госпоже де Монпансье. Уж во всяком случае, если у нее не будет ребенка от тебя, то ты получишь ребенка от нее. Ведь она в свое время была, кажется, влюблена в тебя?
Генрих приосанился.
– Как же, – ответил он, – но я был занят в другом месте – вот причина всех ее угроз. Шико, ты попал в самую точку. У нее против меня чисто женская вражда, и временами это меня раздражает. Но, к счастью, я мужчина и могу только посмеяться надо всем этим.
Генрих, договаривая эти слова, поправлял свой воротник, откинутый на итальянский манер, когда камер-лакей Намбю выкрикнул с порога двери:
– Гонец от господина герцога де Гиза к его величеству!
– Это простой курьер или дворянин? – спросил король.
– Это капитан, сир.
– Пусть войдет, он будет желанным гостем.
Тотчас в комнату вошел капитан кавалерийского полка в походной форме и поклонился, как положено, королю.
Глава 16
Кумовья
Услышав, о ком доложили, Шико сел, по своему обыкновению бесцеремонно повернулся спиной к двери и, полусомкнув веки, погрузился в столь свойственное ему мысленное созерцание. Однако при первых же словах посланца Гизов он вздрогнул и сразу же открыл глаза.
274 
