Особенно,... 
276 
Он позвал Намбю.
У Намбю не было с Генрихом ничего общего. Напротив – это был человек вполне здравомыслящий, как вообще все, кому поручается охранять прихожую королей. Он верил во внезапные явления и исчезновения, ибо много их перевидел, но в явления и исчезновения живых существ, а отнюдь не призраков.
Намбю твердо заверил его величество, что сам видел, как Шико вышел минут за пять до того, как удалился посланец монсеньера герцога де Гиза.
Только он выходил бесшумно и осторожно, как человек, не желающий, чтобы уход его был замечен.
«Дело ясное, – подумал Генрих, зайдя в свою молельню, – Шико рассердился из-за того, что оказался не прав. Боже мой, как мелочны люди! Это относится ко всем, даже к самым умным».
Мэтр Намбю был прав. Шико в своем шлеме и с длинной шпагой прошел через приемные, не наделав шума. Но как он ни был осторожен, шпоры его не могли не зазвенеть, когда он спускался из королевских апартаментов к выходу из Лувра: на этот звон люди оборачивались и отвешивали Шико поклоны, ибо всем известно, какое он занимает при короле положение, и многие кланялись ему ниже, чем стали бы кланяться герцогу Анжуйскому.
Зайдя в сторожку у ворот Лувра, Шико остановился в уголке, словно для того, чтобы поправить шпоры.
Капитан, присланный герцогом де Гизом, как мы уже говорили, вышел минут через пять после Шико, на которого он не обратил никакого внимания. Он спустился по ступенькам и прошел через дворы, весьма гордый и довольный: гордый, ибо в конце концов он имел вид бравого вояки и ему приятно было покрасоваться перед швейцарцами и французскими гвардейцами его христианнейшего величества; довольный, ибо, судя по оказанному ему приему, король не имел никаких подозрений относительно герцога де Гиза. В то самое мгновение, когда он выходил из сторожки и вступал на подъемный мост, его вернул к действительности звон чьих-то шпор, показавшийся ему эхом его собственных.
Он обернулся, думая, что, может быть, король послал кого-нибудь за ним вдогонку, и велико было его изумление, когда под загнутыми концами шлема он узнал благодушное и приветливое лицо своего недоброй памяти знакомца буржуа Робера Брике.
Вспомним, что первое душевное движение обоих этих людей друг к другу отнюдь не было проявлением симпатии.
Борроме открыл рот на полфута в квадрате, как говорит Рабле,[98] и, полагая, что человек, идущий за ним следом, имеет к нему дело, он задержался, так что Шико пришлось сделать не более двух шагов, чтобы подойти к нему вплотную.
Впрочем, нам уже известно, какие длинные шаги делал Шико.
– Черт побери! – произнес Борроме.
– Черти полосатые! – вскричал Шико.
– Это вы, мой добрый буржуа!
– Это вы, преподобный отец!
– В таком шлеме!
– В такой кожаной куртке!
– Я в восторге, что вас вижу!
– Я счастлив, что мы встретились!
И оба бравых вояки в течение нескольких секунд переглядывались, как два петуха, которые готовы сцепиться, но все еще не могут решиться и, чтобы напугать друг друга, вытягиваются во весь рост.
Борроме первый сменил гнев на ласку.
Лицо его расплылось в улыбке, и, изображая любезность и чистосердечие честного рубаки, он произнес:
– Ей-богу, и хитрая же вы бестия, мэтр Робер Брике!
– Я, преподобный отче? – возразил Шико. – А по какому поводу, скажите пожалуйста, вы меня так называете?
– Да по поводу нашей встречи в монастыре святого Иакова, где вы убеждали меня в том, что являетесь простым буржуа. И то сказать – вы, уж наверно, в десять раз изворотливее и храбрее, чем какой-нибудь судейский или капитан, вместе взятые.
Шико почувствовал, что похвала эта слетает только с уст Борроме и не исходит из глубины его сердца.
– Вот как, – ответил он благодушно, – что же в таком случае сказать о вас, сеньор Борроме?
– Обо мне?
– Да, о вас.
– Но почему же?
– Потому что вы заставили меня принять вас за монаха. Уж вы-то и вправду в десять раз хитрее самого папы. И это, куманек, говорится вам в похвалу, ибо, сознайтесь, что в наши дни папа ловко умеет расстраивать вражьи козни.
– Вы действительно думаете, как говорите? – спросил Борроме.
– Черти полосатые! Да разве я когда-нибудь вру?
– Ну, так по рукам!
И он протянул Шико руку.
– Ах, вы не очень-то дружелюбно обошлись со мной в монастыре, брат капитан, – сказал Шико.
276 
