39 
– Вы серьезно?
– Отчего же нет, мой дорогой хире конестабль? Отчего нет? Я не требую от вас подписывать обвинительное заключение, я даже позволю вам изложить там свое несогласие. Видите, я чту законы.
– Я не желаю присутствовать на допросах. Я видел допросы и знаю, что они на деле.
– Однако придется. Я велю приводить вас на допрос против вашей воли. Помните, хире Бофранк, вы у меня в руках. Не я у вас. Так что вы скажете?
– Не думаю, что зрелище герцогского чиновника, связанного или закованного в железо, обрадует здешних жителей. А своими ногами на допросы и суд я не приду.
– Вы неосмотрительны, – покачал головой Броньолус. – Не вижу другого выхода, как поместить вас под стражу. Уверяю, условия содержания будут самые приятные.
– На этом и остановимся. Ничего более я от вас слышать не желаю.
– Ничего более от меня слышать вам и не нужно, – сказал грейсфрате и тихонько засмеялся. – Да… Мне сообщили, что в юности вы перенесли интересное приключение с неким Волтцем Вейтлем, сыном печатника. Полагаю, сия тайна и должна оставаться тайною, не так ли?
Бофранк ничего не сказал.
Тут же за дверью прима-конестабля ожидали клевреты грейсфрате, аккуратно, но быстро лишившие его оружия. Шпагу, впрочем, ему оставили, как он убедился, вернувшись в свою комнату. Там ждал его и завтрак, сопровожденный графином вина. С дурными мыслями Бофранк осушил стакан, затем другой и, не найдя более иных занятий, приступил к трапезе.
Заточение прима-конестабля протекало однообразно, как, впрочем, и любое лишение человека свободы. Писал же Фикторус Гуг в своем кратком труде, посвященном данному вопросу, что свободы людские чрезвычайно ценны становятся лишь тогда, когда их у человека силою отнимают. К Бофранку не шел сон, терзавший его недуг тут же куда-то испарился, не оставив видимых следов, и весь организм его, казалось, приободрился и посвежел. Но силы, взявшиеся в избытке словно из ниоткуда, Бофранк не мог тратить ни на что дельное. Выходом было разве что погрузиться в пьянство, благо по велению грейсфрате Бофранку ни в чем не отказывали. Впрочем, это был порочный выход, и конестабль всячески от него отворачивался и ограничивал усердие в питии.
Он пробовал читать «Нескромные мечтания» Улье Трифениуса, но там, где еще недавно обнаруживались премилые и забавные сонеты, теперь виделись одни глупости. Кончилось тем, что конестабль швырнул книгу в камин, пожелав сгореть там же и самому стихотворцу, коли Трифениус еще жив, а коли нет, так удостоиться того же в аду.
Много он думал о своем приключении в отхожем месте. Что за женщина говорила с ним тогда, пытаясь предупредить? Неужели мать карлика Хаанса? Более никто не приходил на ум.
Бофранк не знал, что сталось с Акселем, ибо тот ни разу не навестил его; впрочем, с симпле-фамилиаром вряд ли обращались дурно, и, скорее всего, его тоже держали под стражей. Конестабль подумал, что очень давно не видел и чирре Демеланта. Видимо, грейсфрате отстранил того от дел через посредство старосты, и чирре, который произвел на Бофранка впечатление весьма разумного человека, остался не у дел.
Прошло еще три дня. Находиться в неведении Бофранк более не мог и не хотел и, когда брассе Слиман в очередной раз принес ужин, обратился к нему с просьбой о встрече с Броньолусом. Бородач пообещал доложить и в самом деле уже наутро пришел, чтобы сопроводить конестабля к миссерихорду.
Грейсфрате писал, сидя за большим трапезным столом. Он аккуратно окунал перо в большую чернильницу и порою задумчиво грыз его кончик, словно школяр. Появления Бофранка он сразу не заметил или сделал вид, что не заметил.
– Позвольте, грейсфрате, – робко сказал брассе Слиман. – К вам хире прима-конестабль.
– Это радостная весть, – улыбнулся Броньолус, откладывая перо. – Вот кресло, вам будет удобнее в нем. Ты можешь идти, брассе Слиман.
Бофранк сел. Грейсфрате смотрел на него с такой добротою, с какой смотрит дедушка на малолетнего проказливого внука.
– Что вы хотели мне сказать?
– Я не могу более быть под арестом, – сказал Бофранк. – Я полагаю, что должен многое видеть и знать, ибо планирую по возвращении подробно доложить герцогу о ваших деяниях.
– Я приглашал вас к тому с самого начала, а вы возгордились, – укоризненно заметил Броньолус. – Я и сам подробно опишу происходящее, но и вам не возбраняю. Кому поверит герцог – это уже иной вопрос. Вы хотите полной свободы? Могу ли я взять с вас слово, что вы останетесь здесь до конца, то есть до суда и совершения приговора? Что не покинете поселка пешим или конным, дорогою или же напрямик через лес?
39 
