61 
Она покачнулась, судорожно ухватилась за что-то мягкое и теплое.
Издалека раздался знакомый голос:
– Аня, Аня, вам плохо?
Голос был тревожным, даже испуганным, но он тем не менее ее успокоил. И заставил невидимый самолет заглушить свои двигатели.
– Аня, сядьте, отдышитесь… Что с вами? – продолжал тревожиться знакомый голос, а то теплое и мягкое, за что она держалось, прикоснулось к ее лицу. – Доктор, сделайте что-нибудь…
В тот же миг что-то жесткое, шершавое больно ударило ее по лицу. Аня дернулась, ее голова резко ушла назад, в ушах зазвенело, но удивительное дело – сознание прояснилось. Она уже могла отчетливо слушать слова, ощущать боль от удара (доктор, судя по всему, надавал ей по щекам), тепло от руки Петра, влагу от слез и горечь от сознания собственной никчемности…
– Вот видите, – услышала она бодрый голос доктора. – Она уже пришла в себя, а вы – «укольчик, укольчик»… Сейчас водички попьет, и все будет тип-топ… Хотите попить?
Аня вцепилась в руку Петра и так резко мотнула головой, что заплетенные в косу волосы больно хлестнули ее по шее.
– Не хотите водички – не надо. Пошли коньячка хряпнем. У меня есть отличный коньяк «Арарат»…
– Отвезите меня домой, – взмолилась Аня, еще сильнее стискивая Петину ладонь. – Пожалуйста…
Он кивнул, крепко обхватил ее свободной рукой за плечи и успокаивающе проговорил:
– Не волнуйтесь, Анечка, мы уже уходим… – Петр скупо улыбнулся доктору и бухгалтерше: – До свидания, господа. Всего хорошего.
– Вы узнали все, что хотели? – спросил доктор им вдогонку.
– Все, что хотели, – как эхо повторила Аня, первой перешагивая через порог палаты.
По коридору они шли молча, так же безмолвно спускались по лестнице, пересекали вестибюль. Но стоило им войти в заснеженный парк, как Аня заговорила:
– Можно вас попросить, Петр Алексеевич?..
– Да, конечно…
– Никогда мне не напоминайте о ней. Никогда.
– О ком?
– О матери.
– Об Александре Железновой? – переспросил Петр.
Аня строго на него посмотрела и жестко, даже немного зло проговорила:
– Не надо ради меня строить из себя идиота. И вы, и я прекрасно знаем, что моя мать Полина Невинная.
– Вот этого мы и не знаем! – горячо воскликнул Петр. – У нас нет ни одного доказательства!
– Бросьте, Петр Алексеевич! – В ее голосе появились истеричные нотки. – Она моя мать! Эта дебилка, которая ходит под себя, – моя мать!
– Я так не думаю, – упрямо проговорил он.
– Час назад вы были уверены… – прошептала Аня, резко отворачиваясь, она не желала показывать ему своих слез, почему-то именно сейчас ей хотелось казаться сильной.
– Час назад я ничего не знал о ее диагнозе! Час назад я не видел ее! – воскликнул Петр и с силой развернул ее к себе. – Аня, поймите, она не может быть вашей матерью…
– Вы разве не слышали историю, что рассказал доктор?
– Слышал, но это байка! Медицинская байка! У дебила не может родиться умственно полноценный ребенок…
– Спасибо вам, конечно, Петр Алексеевич, за комплимент, но с чего вы решили, что я умственно полноценная?
– Господи, что за бред?! – прорычал Петр. – А какая же вы? Вы разве не умеете читать или писать? Вы не понимаете, что хорошо, а что плохо? Или, быть может, ходите под себя?
Она горько улыбнулась и, собрав с ветки горстку снега, приложила к разгоряченным щекам.
– Сейчас я не хожу под себя, но я лет до двенадцати мочилась в постель. В школу я пошла восьмилетней, потому что была глуповатой. До третьего класса считалась худшей ученицей в классе, учительница постоянно говорила, что по мне интернат плачет. Потом я подтянулась, даже окончила школу без троек, даже в техникум поступила, даже год там проучилась, но умнее не стала. Многих вещей я не понимаю, точные науки мне не даются – таблицу умножения, например, я так и не смогла выучить. Я работала во многих местах, но нигде подолгу не задерживалась. У меня нет способностей, зато есть склонность к депрессиям и суициду… – Аня резко замолчала, втянула носом воздух, тут же с шумом выдохнула, потом очень тихо добавила: – Теперь вы понимаете, что полноценным человеком меня вряд ли назовешь…
Петр открыл рот, чтобы возразить, и возражений он мог привести предостаточно, что было видно по его решительно сдвинутым бровям, но Аня не дала ему произнести ни слова.
– Ничего не говорите, – сказала она строго. – Не надо. Просто никогда мне о НЕЙ не напоминайте. Тогда, быть может, я и сама о ней забуду… А теперь пойдемте к машине, я продрогла.
61 
